Маркс имеет в виду дочь сардинского короля Виктора-Эммануила — Клотильду. Ред.
131
«человека, которого любят ради него самого». Ред.
132
«Кто не верит, тот грешит» (Вольфрам фон Эшенбах, «Парцифаль», книга IX). Ред.
133
Но не последняя честь и знатным понравиться людям (Гораций. «Послания», книга первая, послание 17). Ред.
134
Кошут не понимал тогда, как разыгрываемая Пальмерстоном роль врага России «может» обмануть человека, обладающего здравым смыслом. «How could a man of any intellect for a single moment believe that the Minister who allowed Russia's intervention in Hungary, would give the word of attack against her?» [ «Как мог человек, имеющий хоть сколько-нибудь ума, хотя бы на мгновение поверить, что министр, который допустил интервенцию России в Венгрии, может дать сигнал к нападению на Россию?»] (Письмо из Кютахьи от 17 декабря 1850 г. Переписка Кошута).
135
Я сам познакомился в 1850 г. в Лондоне с Бандьей и его тогдашним приятелем, теперь генералом Тюрром. Подозрения, вызванные во мне его плутнями со всевозможными партиями — орлеанистами, бонапартистами и т. д. — и его сношениями с полицейскими всех «национальностей», он рассеял простым способом, предъявив мне изготовленный собственноручно Кошутом патент, согласно которому Бандья, бывший уже ранее временным, полицей-президентом в Коморне под начальством Клапки, назначался теперь полицей-президентом in partibus. В качестве тайного начальника полиции на службе революции он. естественно, должен был иметь «открытый» доступ к полиции, находящейся на службе правительств. Летом 1852 г. я обнаружил, что он утаил рукопись, которую я передал ему для одного берлинского книготорговца, и доставил ее одному из немецких правительств[553]. После того как я написал об этом эпизоде и о других давно бросавшихся мне в глаза особенностях этого человека одному венгру в Париже и загадка Бандьи, благодаря вмешательству третьего достаточно осведомленного лица, была вполне решена, я в начале 1853 г. послал за своей подписью публичное разоблачение его в «New- Yorker Criminal-Zeitung»[554]. Бандья в оправдательном письме, находящемся еще в моих руках, указывал на то, что я меньше всего имею оснований считать его шпионом, так как он всегда (и это была правда) избегал говорить со мной о моих собственных партийных делах. Хотя Кошут и его сторонники не отступились тогда от Бандьи, все же мое разоблачение в «Criminal-Zeitung» стало мешать его дальнейшим действиям в Лондоне, и он тем охотнее ухватился за случай, предоставленный ему осложнениями на Востоке для использования своих талантов на другом поприще. Вскоре после заключения Парижского мира (1856 г.) я прочел в английских газетах, что некий Мехмед-бей, полковник турецкой службы, известный прежде, как христианин, под именем Иоганна Бандьи, отплыл с некоторым числом польских эмигрантов из Константинополя в Черкесию, где он фигурировал в качестве начальника генерального штаба Сефер-паши и, до известной степени, в качестве «Симона Боливара» черкесов. В лондонской «Free Press», в большом количестве расходящейся в Константинополе, я указал на прошлое этого освободителя[555]». 20 января 1858 г. Бандья, как указывается в тексте, был приговорен в Адерби военным судом польского легиона, находившегося под начальством полковника Т. Лапинского, за замышляемую им измену Черкесии к смерти. Так как Бандья был турецким полковником, то Сефер-паша счел исполнение этого приговора несовместимым с уважением к Высокой Порте и поэтому переправил осужденного в Трапезунд, откуда тот, очутившись на свободе, вскоре вновь прибыл в Константинополь. Между тем венгерская эмиграция в Константинополе горячо вступилась за Бандью, ополчившись против поляков. Охраняемый русским посольством от Дивана (который, к тому же, должен был содержать его. как «полковника», вместе с его гаремом), защищаемый предвзятым мнением своих земляков в отношении поляков, Бандья хладнокровно опубликовал самоапологию в «Journal de Constantinople»[556]. Но прибытие в скором времени черкесской депутации положило конец этой истории. Венгерская эмиграция официально отступилась от своего подзащитного, хотя и de tres mauvaise grace [с большим неудовольствием]. Все бумаги военного суда в Адерби, среди них и собственное признание Бандьи, а также документы, которыми обменялись впоследствии в Константинополе, были пересланы тамошней польской эмиграцией в Лондон, где выдержки из них появились во «Free Press» (май 1858 г.). Более полно эти документы были опубликованы мной в «New-York Tribune» от 16 июня 1858 года[557].
136
Неудивительно, что подобные вещи становятся известными, особенно, если иметь в виду, что здесь участвовали, по меньшей мере, две словоохотливые стороны, Факты эти были, между прочим, во время пребывания Кошута в Лондоне (в начале осени 1859 г.) опубликованы в английских газетах.
137
Хотя я и понимаю, что на такой точке зрения мог стоять Клапка, но я был неприятно поражен, найдя подобные же настроения в приводимом выше произведении Семере, и я откровенно сообщил ему свой взгляд по этому вопросу. Еще менее понимаю я его последнее заявление об австрийской уступке[559]. Я знаю, что в общественных делах Семере не способен руководствоваться личными мотивами и имел весьма веские основания для своего заявления: что венгры, получив то, что им дано Веной, могут всего добиться в Пеште; что всякое восстание в Венгрии, вызванное извне, в особенности с помощью французов, неизбежно повлечет за собой вмешательство России в венгерские дела, в пользу Австрии или против нее; наконец, что автономия, данная Трансильвании, Словакии и Хорватии, а также и Воеводине, обеспечит в данный момент, как и в 1848–1849 гг. венскому кабинету содействие этих «национальностей» против мадьяр. Все это верно, но все это можно было бы
