— А комнатка довольно миленькая.
На пол, возле нее, он положил пачку сигарет, а сам взял трубку. Трой обернулась и увидела в дальнем конце комнаты пейзаж Сувы собственного исполнения.
— А, да, конечно, — кивнул Аллейн, — он здесь.
— Как он оказался у вас?
— Я кое-кого попросил купить его для меня.
— Но зачем…
— Не знаю, зачем мне было притворяться по поводу этой картины, знаю только, что она была мне невероятно нужна, причем вовсе не по чисто эстетическим мотивам, и я подумал, что, поняв эти мотивы, вы… вы поймете, что они были личными.
— Наверное, я должна почувствовать себя несколько смущенной.
— Да, — Аллейн помедлил, потом продолжил: — Помните тот день, когда я застал вас — вы писали и чертыхались? Это было как раз тогда, когда корабль отплыл из Сувы. Эти гнетущие холмы, зловещее небо у вас за спиной.
— Мы не скандалили случайно?
— Скандалили.
Лицо Трой слегка порозовело.
— В сущности, — продолжал Аллейн, — у нас практически не было случая встретиться, чтобы не поскандалить. Не знаете почему?
— Я всегда обороняюсь.
— Правда? А я-то всегда полагал, что вы терпеть меня не можете.
— Нет, просто я держала вас под контролем.
— Не будь этого проклятого дела, все пошло бы по-другому, — вздохнул Аллейн. — Какая жалость, что мы хотя бы иногда не можем реагировать на ситуацию подобно персонажам низкопробных романов! А ведь ситуация, понимаете ли, идеальная. Убийство у вас в доме. И у вас достаточно мотивов, чтобы создать «неприятную историю», и недостаточно, чтобы самой серьезно влипнуть в нее. Я как честный детектив нахожу время, чтобы отправиться в Рочестер. А вы, Трой, помимо воли оказываетесь втянуты в любовную историю. Я же не получаю ничего, кроме своего рода посмертных неприятностей. Напишите с меня сюрреалистическую картину, и я войду в памятную книгу полиции: одним глазом прилипаю к замочной скважине, а руками перебираю чью-то частную переписку. В качестве фона — морг, а венчают все это фестончики из голубой ленты, переплетенные с веревкой палача. Как?
— Чепуха какая-то, — сказала Трой.
— Да, и я так думаю. Из-за мужского тщеславия стараешься для самого естественного отыскать какие-то необыкновенные резоны. Что ж, случилось так, что вы меня не любите, ну и… а, собственно, какого черта?
— Случилось так, что вы ничего не понимаете, — коротко ответила Трой. — А, собственно, какого черта?
Она взяла сигарету и повернулась к нему, показывая, что хотела бы зажечь ее. Темная короткая челка свесилась со лба. Аллейн зажег сигарету, бросил спичку в огонь и подергал за челку.
— Негодяйка, — сказал он отрывисто. — А я так рад, что вы пришли ко мне.
— Вот что я вам скажу, — отозвалась Трой уже дружелюбнее. — Меня это всегда пугало. Ну, любовь и все такое.
— Физическая сторона?
— Да, и это тоже, но куда больше — все вместе. Это истощает полностью. В душевном смысле не менее чем в физическом.
— Мое царство — мир разума.
— Мне кажется, этого быть не должно, — сказала Трой.
— А я с некоторым даже ужасом полагаю, что все еще так и есть, ну, не думаете же вы, что в самом близком из всех возможных союзе двоих непременно возникнут моменты, когда каждый несет переживания в самом себе, совершенно один? Впрочем, так, наверное, и есть, иначе не изумлялись бы мы в тех редких случаях, когда удается прочесть мысли друг друга.
Трой взглянула на него с той смущенной решимостью, что обычно переворачивала ему душу.
— Так вы читаете мои мысли? — спросила она.
— Не слишком разборчиво, Трой. Я бы и не осмелился, даже если бы и смог.
— А я ваши иногда читаю. И это тоже помогает мне лучше защититься от вас.
— Если бы вы смогли прочесть их сейчас, — сказал Аллейн, — вы, возможно, перепугались бы.
Василий принес чай. Он запыхался, и Аллейн тотчас понял, что старый слуга успел сбегать в свой любимый кулинарный магазинчик за углом и приобрести икру. Он приготовил целую гору гренок с маслом, нарезал лимоны и в огромный бочонок стюартовских времен налил чай. Бочонок этот принадлежал леди Аллейн, и сын позаимствовал его только для того, чтобы показать коллекционеру. Василий улучил также момент и переоделся во все лучшее, вид у него был извиняющийся, а лицо расплывалось в улыбке, и, устанавливая эти деликатесы на низкий столик перед Трой, он что-то нашептывал про себя.
— Пожалста, пожалста, — проговорил он, — если што-то ишшо нужно, сэр… Может, я што не…
— Нет-нет, — поспешил заметить Аллейн, — все просто замечательно.
— Икра! — сказала Трой. — И божественный чай, я так рада.
Василий громко рассмеялся, заизвинялся, затем низко поклонился и бесшумно прикрыл за собой дверь, как это делают субретки во французских комедиях.
— Как вам этот старый обалдуй? — сказал Аллейн.
— Кто он?
— Русский, он перешел сюда из моего прежнего дома и практически настоял, чтобы его оставили здесь. Вам приходилось есть икру и запивать ее русским чаем? Он сюда еще и молока добавил.
— Молока я не хочу, а икру съем, — сказала Трой. Когда трапеза закончилась и Василий убрал посуду, Трой объявила:
— Мне надо идти.
— Еще нет.
— Разве вам не следует быть в Скотленд-Ярде?
— Если я понадоблюсь, мне позвонят.
— Мы даже не помянули Банчи.
— Нет.
— Вы не освободитесь сегодня вечером пораньше?
— Не знаю, Трой.
Аллейн сел у ее кресла на скамеечку для ног, и Трой теперь видела только его голову и то, как он обхватил ее своими длинными тонкими пальцами.
— Если вы не против, давайте не будем говорить о деле. Я только хочу, чтобы вы знали: если вам это нужно, то я здесь.
— Вы здесь. Я пытаюсь этим воспользоваться. Вы когда-нибудь это повторите, как вы думаете? Знаете, я поклялась, что в этот благословенный день не произнесу ни слова о любви. Так что будет лучше, если мы все-таки поговорим о деле. Пусть с моей стороны это будет отвратительно, но я скажу вам, что могла бы сегодня вечером способствовать аресту.
— Вы знаете, кто убил Банчи?
— Полагаю, да. Если вечернее шоу сегодня пройдет как надо, то появится возможность произвести арест.
Он повернулся и взглянул ей в лицо.
— А мне снова работа! Почему это дело вас так задевает?
— Не понимаю, — сказала Трой, — ничего серьезного, во всяком случае, ничего такого, что звучало бы убедительно. Просто меня охватывает ужас при мысли о смертной казни. Даже не знаю, согласна ли я с общепринятыми доводами против нее. Это что-то из ряда кошмаров. Как клаустрофобия. В детстве я обожала легенды Ингоддсби. Однажды я поняла одну из них — о моем лорде Томнодди и о повешении.
