нерешительности, ожидая распоряжения, что делать дальше.
Миссис Бэрк захлопнула за ней дверцу. Щелкнул тяжелый затвор. Девочка на мгновение закрыла глаза.
Миссис Бэрк положила ей руку на плечо и повела через контору. Девочка в растерянности прошла мимо двери, ведущей на фабрику, но начальница потянула ее назад, распахнула дверь, и оттуда вырвался несмолкающий грохот машин.
Он налетел на девочку, как порыв ветра. Прежде чем сделать следующий шаг, она остановилась и сжалась, словно в ожидании удара.
ГЛАВА 11
Ранение в голову, полученное Артуром во время войны, грозило параличом. Ему становилось все труднее ходить, приближалась инвалидность.
— Прежде я смотрел на тебя и думал — каково-то ему? — сказал он мне однажды. — Теперь я понимаю.
Он женился на Флори. Они арендовали домик в Альберт-парке и стали сдавать меблированные комнаты, но их комнаты часто пустовали, и тогда Артур с Флори сидели без денег.
Флори работала, не зная отдыха. Она считала, что дом должен прокормить их и Артуру ни к чему наниматься на работу.
Постепенное ухудшение здоровья Артура лишь укрепляло ее любовь к нему и преданность.
Артур часто вглядывался в лицо Флори, опасаясь увидеть на нем выражение сострадания.
— Если она станет жалеть меня, я ее поставлю на место, — сказал он как-то вечером, когда я пришел проведать его.
Мы говорили о том, что он должен сохранить независимость, невзирая на то, что Флори стала для него необходимой.
— От меня осталась только половина, — сказал он, — другая половина это она. Я понимаю, что если она меня бросит, — мне крышка. Это все равно что лишиться легких, — без них не проживешь. А она — мои легкие. Без нее мне не протянуть и дня. Только я не хочу, чтобы она это знала. Мне нужно, чтобы я мог ей сказать — я ухожу, и черт с тобой и со всеми остальными. Но, видишь ли, я ее полюбил — вот ведь в чем беда. Даже если бы меня не скрутило, все равно я не мог бы без нее жить.
Флори стала для него незаменимой, и ему хотелось, чтобы ее заботы простирались и на меня. Каждый вечер она растирала ему спину, чтобы облегчить боль, а поскольку я тоже пожаловался как-то на боль в пояснице, он решил, что и мне следует испытать на себе ее искусство врачевания.
— Я попросил ее, — заявил мне Артур, — каждый вечер растирать тебе спину, и она согласилась. Приходи ежедневно после ужина. Она сама составляет какую-то смесь, куда входит и эвкалиптовое масло, и всякая другая чертовщина. Как потрет она тебя этой мазью минут десять, прямо в жар бросает. Это очень полезно, я-то понимаю. Завтра же и начнешь. Ведь ты такой же калека, как я.
Я не нуждался во врачебной помощи Флори, но мне нужна была дружба Артура. Иногда мне казалось, что она именно тем и крепка, что мы можем делиться друг с другом всеми своими несчастьями и тем самым облегчать их.
Впрочем, несчастья, которые обрушивались на нас, разделяло с нами большинство населения Австралии — мы просто не могли избежать общей участи. Если рушатся надежды всех окружающих, можно ли сомневаться в том, что неудача постигнет и вас?
Над Мельбурном, над всей Австралией сгустилась атмосфера безнадежности, ей поддались все, даже те, кто не имел оснований опасаться за завтрашний день. Никто не мог избежать ее губительного воздействия.
Днем по улицам города и предместий бродили мужчины и женщины в поисках работы. По вечерам на перекрестках собирались группы людей, погруженных в мрачное раздумье или же обсуждавших — где искать работу. Они без конца наведывались и в нашу «Модную обувь» с неизменным вопросом: «Нет ли работы?»
Они заранее знали, что ответ будет отрицательный, были к этому готовы, и все же каждый раз, получив отказ, больно воспринимали его — словно надежда на какое-то мгновение позволяла им забыть о положении вещей.
По вечерам я ужинал в каком-нибудь дешевом кафе, а затем принимался бродить по улицам, записывая в свой блокнот все, что видел и слышал.
Рядом с гостиницей на Элизабет-стрит находился узкий переулок. Я заметил, что каждый вечер около половины девятого в этом переулке выстраивается длинная очередь к черному ходу гостиницы. Очередь доходила обычно до самой Элизабет-стрит. В свете уличных фонарей были видны лица людей, стоявших в конце очереди, тех же, кто был ближе к боковой двери, скрывал полумрак.
Меня заинтересовало, зачем они собираются здесь. Стояли они молча, кое-кто курил, достав из жестянки от табака подобранные на улице окурки, другие, сгорбившись, мрачно смотрели вдаль.
Все это были далеко не молодые люди, большинству из них перевалило за сорок. Долгая безработица лишила их всякой надежды на лучшее будущее. Небритые, в потрепанной одежде, они давно уже перестали заботиться о своей внешности. У них не было денег на мыло, на зубной порошок, на стрижку. Их потрескавшиеся башмаки и не стоили того, чтобы наводить на них блеск. Эти люди согнулись под грузом безнадежности. Еда! Как бы раздобыть еду — вот единственное, о чем они помышляли. Больше их ничто не интересовало.
Я занял место в хвосте очереди. Передо мной стоял человек в сером свитере, с локтями, заштопанными синей шерстью. Можно было догадаться, что в его давно не чесанных, спутанных как сено волосах немало песка и пыли.
Лицо его было изрыто глубокими морщинами, сухие губы запеклись. Он стоял, прислонившись к стене, уставившись в землю. Вскоре, однако, он поднял голову и поглядел на меня.
— А как же ты без газетки, приятель, — сказал он после беглого осмотра.
— Что? Да-да — газеты у меня нет, — произнес я. В руках он держал газету. Он вынул вкладыш и дал его мне со словами:
— Можешь взять.
Я взял газетный лист, сложил его и продолжал стоять, в ожидании чего-то «непонятного. Теперь я заметил, что газеты были у всех. Вся очередь чего-то ждала, зажав их под мышкой.
Человек, стоявший первым в очереди, разложил несколько газетных листов на камнях перед собой. Белый квадрат резко выделялся в темноте.
Неожиданно дверь, отделенная от этого квадрата двумя каменными ступеньками, открылась. Очередь пришла в движение; пассивное ожидание сменилось возбуждением, словно у всех появилась какая-то цель. Продвинувшись немного вперед, очередь распалась и обступила разостланные на земле газеты.
На пороге открывшейся двери показался человек в грязном белом переднике. Он нес на плече помойное ведро, придерживая его обнаженными выше локтя руками. Ведро было так набито всякого рода отбросами, что крышка съехала набок.
— Отойдите, — сказал человек в переднике.
Ведро было тяжелым. Оп наклонил его и вывалил на разложенные газеты объедки, накопившиеся за день.
Из этих остатков пищи образовался неровный холмик, обведенный по краю коричневой жижей — у меня на глазах он уменьшился в объеме и стал расползаться по газетному квадрату.
— Вот вам, — сказал человек в переднике.
Он скрылся за дверью, унося пустое ведро.
Теперь взялся за дело тот, кто стоял в очереди первым. Он был сед и производил впечатление человека бывалого.
— Сколько нас здесь? — спросил он.
— Двенадцать, — ответил кто-то.
