— Мы боролись, — пролепетала она, едва находя силы оправдываться.
— Я понял! — махнул он кулаком. — Но как к нему подступиться, к Сорокону?
Вот это было уж слишком. Это походило на издевательство, на разыгранный с неведомой целью спектакль. Зимка отстранилась, чтобы поглядеть на мужа оценивающим, с долей недоверия, издалека взглядом, в котором нежданным образом прорезалось даже и что-то враждебное, если не презрительное.
— Я думаю, — молвила Зимка тихо и внятно, — она сама предоставит тебе случай подступиться к Сорокону. За этим дело не станет, за случаем. А ты уж тогда не забывай, зачем пришел. Вот и все.
Она ждала его в библиотеке. В одиночестве за книгой, которую давно уж нельзя было читать — в окнах догорал закат.
— Я сижу здесь, скучаю, — сказала она милым голосом, в котором послышалась улыбка. — Так и думала, что первым делом ты заглянешь в библиотеку…
Она как будто замялась, не договорив, но Юлий понял: и я увижу тебя на полчаса раньше, чем в любом другом месте.
То искреннее, славное, что звучало в голосе, следовало признать ложью. Но Юлий, глубоко, до болезни очарованный, не чувствовал этого. Он знал. Юлий об этом помнил. И понуждал себя помнить.
За спиной, за поясом под штанами, холодило его железо, Юлий перепрятал нож и ощупал, прежде чем переступить порог. Заговоренный нож против обаяния оборотня. Золотинка понимала толк в волшебстве. Юлий нет. Поэтому… поэтому он сделал два шага и остановился в головокружительной слабости. Клинок у тела на пояснице подпирал его, не позволяя отступить.
Сейчас, раздражая в себе решимость, он заметил с какой-то лихорадочной насмешкой, что девица- оборотень вырядилась в белое, как невеста. Гладкое белое платье, перетянутое в стане и пышно раскинутое по диванчику, белые под стать шелку волосы, белесая роса жемчуга… была она обманчиво безупречна, как призрачное видение. Призрак это и был.
— Что ты читаешь? — небрежно, даже слишком небрежно и потому неестественно спросил он.
Девица-оборотень ответила, но так тихо, что он не разобрал или не понял и тут же забыл, не подумав переспросить. Бледный очерк ее, задвинутый от окна в тень, оставался недвижен, оттого казалось, что лепет и волнение звуков, отделяясь от человека, обретают недолговечную призрачную самостоятельность, чтобы раствориться потом в тишине.
— Темно, — глухо сказал Юлий, опираясь обеими руками на легкий столик, что заграждал собой девушку.
— Позвать людей, чтобы внесли огня?
— Да… свечи.
Но никто никого не позвал, оба молчали, и от этого возникало призрачное, обморочное взаимопонимание, которому нельзя было давать веры.
Кажется, он слышал ее сдержанное, затрудненное дыхание. И стучало сердце, неясно чье.
Прошел целый век, когда она с трепетной осторожностью накрыла ладонью руку, что опиралась на мерцающую, словно ночное озеро, столешницу. Под ладонью стало тепло. Что-то жесткое, непримиримое, что копил в себе Юлий, размягчалось, разлитый в душе холод обращался жаром, как это бывает в ознобе, сладостным обмороком… Юлий нагнулся, перенял ее покорную пясть и поцеловал, перебирая губами растерянные, безвольные пальцы. Глаза ее скрылись под ресницами, такими же темными и густыми как брови, несмотря на выцветшее сено волос.
С режущим ухо скрипом двинулся по полу столик. Наверное, Юлий отодвинул его ногой — не стало препятствия.
И все равно оставалось нечто… неосязательная среда, в которой вязли они оба. Она — бессильно откинувшись на диване, упершись спиной в преграду, которая не давала ей отстраниться еще больше, он — легчайшим нажимом удерживая трепетные, живые пальцы, которые молили отпустить… и не уходили.
— Отовсюду вести, — хрипло сказал Юлий. — Волнения законников в Колобжеге. Вожди законников собирают представителей всех разбросанных по стране «согласий».
— Ну и что? — прошептала девушка. Рука ее дрогнула, но не ускользнула.
— Среди бояр ропот. Поговаривают поднять владетельское ополчение, — продолжал Юлий после такого долгого промежутка, что следовало бы теперь, пожалуй, наново объяснить из-за чего обеспокоились бояре. Но девушка — удивительное дело! — не забыла и даже как будто обрела голос:
— Нужно опираться на законников. Требования законников совершенно справедливы. Нужно искать поддержки законников и править с их помощью. Если, конечно, они успеют собрать съезд прежде, чем бояре свергнут тебя с престола. Это очень опасно.
Юлий ощутил легкое пожатие пальцев.
— Где-то ты нахваталась… — проговорил он, опускаясь с застывшей улыбкой на пол… и погрузил лицо в скользкий холодный шелк меж колен девушки. Рука его бережно и медлительно, словно опасаясь спугнуть недоверчивое существо, забралась под подол, нашла обтянутые чулком гладкие крепкие икры. Мучительная нежность прикосновения заставила забыть дыхание… — республиканских воззрений? — прошептал он в колени.
— В Республике, — ответила она слабым, как эхо вздохом.
Юлий пошевелился в изнеможении, поглаживая щекой колено, глубже зарываясь лицом в шелк… заставляя ноги раздвинуться…
— Если… — проговорил он, теряя дыхание на каждом слове, — слушать законников… придется… раздать народу… все платья… останешься голой.
— Раздам… — едва слышно простонала она в каком-то онемении.
Люблю! — чувствовал Юлий болью. Сердце зашлось. Пылающее лицо тонуло в прохладном и смятом шелке, что прикрывал меж раздвинутых колен лоно… Юлий оцепенел, чтобы не простонать мучительным содроганием: я люблю!
НО Я ЛЮБЛЮ!
Я люблю!
я люблю
я люблю…
Что-то тяжелое скользнуло по ягодице и покатилось, царапая бедро.
Нож.
Заговоренный смертным заклятием нож, который вручила ему Золотинка. Припрятанный за спиной клинок провалился в штанину и чувствительно воткнулся во внутренний сгиб колена.
Напомнила о себе Золотинка.
Юлий тихонечко приподнялся (отчего острие ножа воткнулось еще больше — саднящая боль понуждала к сугубой осторожности), рука его скользнула на грудь девушки, придавленную через сосок цепью.
Это и был Сорокон, он прощупывался через тонкую, ничего не скрывающую ткань.
Юлий подвинул цепь, освобождая сосок, и нашел ниже грудей камень.
Теперь нужно было расстегнуть ворот и запустить руку под платье.
В приоткрытых губах ее сказывалось судорожное мелкое дыхание, девушка ничего не понимала, прикрывши глаза ресницами.
Однако было неловко. Правой ногой не двинуть. Юлий чувствовал, как из крошечной острой ранки сочится по голени кровь. Нужно было оставить девушку и встать, чтобы переменить положение ноги и как- то высвободить нож.
Она открыла глаза. Взоры их встретились.
— О, нет, — прошептала она одними губами. — Не могу. Не надо. Не надо…
Она тоже начала подниматься, но как-то расслабленно, в дурмане, в потребности тронуть себя за лоб. А Юлий, под взглядом распахнутых карих глаз, и вовсе не мог шевельнуться, и зачарованный, и пригвожденный.
— Я… уезжаю, — выдохнула она. — Ты… прав… нужно расстаться, — сказала она, окрепнув голосом, и с каждым новым словом говорила яснее и звонче. — Да… ты это предлагал — нужно расстаться. Я
