пивбар не пивбар, а диетическая столовка.
Его поддержала Эльвирочка.
— Ты, мерин гортоповский, не вздумай выползти из укрытия. Останешься вообще, в чем мать родила. Как Сидорову козу гонять буду! Мне не привыкать…
— Ей не привыкать, Тьмовский! — В унисон поддакнул Владимир Иванович. — Извинись, тогда выходи.
— Ей не привыкать, Эдик. — Яков потрогал уцелевший рог.
— Да вы кто? Мужики или нет? — Возмущенно протрубил Тьмовский. — Глаза бы мои не глядели… В Бога вашу мать… — и растаял в воздухе.
— Куда это он сгинул? — Эльвирочка распахнула ресницы во всю ширь, просвечивая розовый куст ультрамариновыми глазищами.
— И-эх, — Яков с досады ковырнул кубометр земли копытом. — На Альдебаран подался! И-ух, — Копыто срезало пятиметровый в диаметре ствол эвкалипта. — Обрыдла мужику эта эмансипация.
Эльвирочка прилипла к Ахенэеву и глядела на разгонявшего тоску по другу черта.
— Нехорошо получилось… И у Якова, да и у Эдика черные пояса по каратэ, а ты им: кретин комолый, мерин гортоповский… — Попенял Эльвирочке Владимир Иванович. — Я понимаю, милая, здесь трудно быть ангелом, но будь человеком.
— Извини, родной, постараюсь, хотя бы ради тебя. И перед Яшей — извинюсь. Действительно, слишком вжилась в образ амазонки.
Густой бой курантов, вызванивающих какую-то жутковатую мелодию, схлестнулся с зычным ревом фанфар и прекратил буйство Якова.
Черт, словно подкошенный, пал ниц, поводя красными, как у альбиноса, глазами, затем, ни с того ни с сего — взвился и — рванул с места в карьер. Проскакав метров сто, он немного опомнился и, суча копытом, запрядал ушами, вздрагивая при каждом такте варварской музыки.
— Очумел он, что ли? — Поинтересовался Ахенэев у Эльвирочки. — Будто перцу под хвост сыпанули!
Та недоуменно пожала плечами.
Прогремел последний аккорд и Яков, вялой заплетающейся походкой отработал назад. Выглядел он — хуже некуда: шерсть на загривке вздыбилась, рыло расслюнявилось, как после хорошей головомойки.
Эльвирочка сменила гнев на милость и заботливо потрогала мокрый лоб черта.
— Температура вроде нормальная, — поставила она диагноз, — но колотится, словно холодильник «Юрюзань».
— 3-заколотишся… — Яков опробовал голосовые связки. — Им — с жиру беситься, а здесь — черта лысого, а не День Ангела… Надо же, как угораздить, в одно и то же время! Сплошная невезуха… Не меньше, чем на неделю шабаш закатят! Вакханалию им подавай, супостаты…
Черт обреченно опустил голову.
— Не будь рядом тебя, босс, я бы к своей бабушке утек… А теперь — все! Попался на жужжалку, хана… Раз услышал дудки и медяшки, значит — считай, заякорился. Хоть лбом бейся о стенку, а на сходняк явись! Безусловный рефлекс! Врожденный. Все мы тут одним миром мазаны…
— Яшенька, ну что для тебя стенка! — Эльвирочка решила подбодрить черта шуткой. Но, видя, что слова не действуют, раскрыла сумочку. — Если нет другого выхода от этой паранойи, то могу выручить. Вот, держи. — Она протянула пакетик с берушами. — Постоянно с собой таскаю. Профессиональная привычка. Иначе, от одного электронного барабана после концерта, как глухая тетеря мыкаешься. А с ними — терпимо. Раз в десять ослабляют шум.
Яков признательно улыбнулся и поспешил запихнуть в свои уши пробки. И — вовремя. Снова раздался призывный рев фанфар, крепко сдобренный мелодией колоколов и мимо них промчалось со скоростью болидов несколько, почти не уловимых простым глазом, чертей.
В дремучей экзотической роще, буквально в течение минуты, прорезалась, словно по теодолиту отбитая просека.
— Осторожней! — Закричал Владимир Иванович, услышав нарастающий шум.
Огромный баобаб, судорожно взмахнув вершиной, трупно ударился о газон в пяти метрах от друзей.
Вторая, третья, четвертая просеки — и перед взорами Якова и Владимира Ивановича с Эльвирочкой открылась панорама на монументальное сооружение.
Эльвирочкины беруши сослужили добрую службу — удержали свихнувшегося было черта на месте, не позволив плясать под чужую дудку.
— И часто в Богеме так трезвонят, табуняться? — Полюбопытствовал Ахенэев.
— Да, почитай, каждый год. — Яков рискнул раскупориться, но пробки не убирал, держал наготове. — Хоть и не принято сор из избы выносить, но тебе, босс, откроюсь: есть поговорка — на дармовщинку и уксус сладкий. Вот и нафаршировываются. А походя, набранятся-натешатся и — разбежались. Это в общих чертах.
Раньше, все без исключения собирались на Лысой горе. Шабашили единым чертовым семейством. И пусть ты без роду без племени, но — черт: присаживайся, гуляй, рванина…
А теперь там место для избранных, как у Христа за пазухой. — Яков указал на сооружение, напоминающее огромный прозрачный муравейник, — выделили другую площадь, на виду, в Богеме. Перенесли бесовы игрища. И ритуал, соответственно, изменили… Как начнут кота за хвост тянуть, права качать, да делить пальму первенства: не бог весть какой, но — приз, так блевать тянет… И это изо дня в день, пока официально о закрытии шабаша указание не поступит. И не вздумай раньше свалить: враз охомутают, пришьют антишабашизм. Эдик, как нутром чувствовал, умотал на Альдебаран.
— Дела!.. — Ахенэев покачал головой и решил показать свою осведомленность. — А я то думал, что шабаш — праздник!
— Правильно, босс, думал. Официально, так оно и пишется. Жратвы от пуза, хоть заройся, дым — коромыслом… А на деле, половодье бумаг да камни: сразу не сообразишь, в чей огород пуляют… Потом, задним умом доезжаешь, когда начинает кого-то корежить… Не народные гулянья, а муть фиолетовая, скулы от зевоты сводит. Но это, сам понимаешь, строго между нами…
По сути, наш шабаш — дань веку. Жалкая пародия на земные съезды и конгрессы. Но намечаются перемены. К лучшему… Одним словом — ну их в болото, пусть без нас Ваньку валяют. Причем, в «Прейзподнеш пресс», коль приспичит.
Эльвирочка прервала разглагольствования Якова, затетешкала в мягких лапках локти двух голодных мужиков.
— Ой, мальчики, и правда, пойдемте отсюда. Посидим где-нибудь за укромным столиком, да и Яшенькин день рождения справим.
Черт расплылся в довольной улыбке.
— Умничка. — Он цвел. — Мои мысли читаешь. Целиком и полностью — за! Босс, предложение такой обворожительной, наикрасивейшей девушки нельзя не поддержать. Пошли!?
— Бам-м! Бум-м! — Поплыло над Богемой, но Яков моментально впихнул беруши на место, оградился от бесовских козней.
Фигу с маком мне хотите? Другим устраивайте козью морду, черти!
20
Широченная аллея, которую без ошибки можно было бы назвать и проспектом, и бульваром — до такой степени необычным казалось переплетение скульптурно-растительных композиций — вела к Мегаполису[41]. Впрочем, и сам Мегаполис являл собой нечто среднее между ухищренно-абстрактным зодчеством и архитектурной свалкой. Какое-то хаотичное нагромождение стилей и эпох. Но, приглядевшись, Владимир Иванович и в этом строительном трюкачестве усмотрел
