которой высился замок. Впрочем, свободного пространства от его стен до обрыва оставалось не больше, чем в размах рук юноши. Он задумался о том, не была ли и эта площадка выровнена искусственно, с тем чтобы служить замку неким подобием пьедестала, но потом вспомнил, что, по словам Моны, и здание, и скала представляли собой части единого – то ли сотворенного, то выращенного – целого.
Вход в замок находился не прямо напротив того места, где на плоской вершине заканчивалась тропа, поэтому девушка двинулась направо, и Кэшел последовал за ней. Теперь, оказавшись, рядом со зданием, он понял, что издали видел не окна, а лишь очертания былых проемов: все отверстия были даже не закрыты ставнями, а заложены камнем.
Дождь пошел сильнее, к тяжелым каплям добавились еще и настоящие градины, каждая размером с перепелиное яйцо. Юноше даже пришлось прикрыть ладонью глаза, а в том, что у него появится множество синяков и шишек, сомневаться не приходилось. Ледяные шары, с треском ударяясь о камень, разлетались мелкими, острыми, больно ранившими лодыжки осколками.
– Ведущая в одну из башен дверь находилась в нише. Мона стала возиться с замком, а Кэшел, сгорбившись, встал позади, чтобы заслонить девушку от залетавших под каменный навес градин.
Стук града заглушал даже гром, однако его могучие раскаты вызывали дрожь камня под ногами. Юноша пробежался по стене кончиками пальцев, стараясь нащупать места соединения каменных блоков, но если там таковые и имелись, они были слишком незаметными для осязания или зрения.
Видя, что у девушки ничего не получается, он предложил:
– Мона, может, я попробую ее вышибить? Говорить ему пришлось громче, чем обычно, ибо любые звуки заглушала дробь града.
Поверхностный слой легко отшелушивался при прикосновении. Хотя замок и стоял под открытым небом, камень гнил, как бывает со статуями, погребенными в едкой кислотной почве леса.
– Не надо, у меня уже получилось, – ответила девушка, и дверь действительно отворилась.
Мона вошла внутрь, Кэшел последовал за ней, стукнувшись о косяк. Дверь, косяки и даже петли – все было сделано (сделано ли?) из такого же камня, как и стены. Стоило вошедшим оказаться внутри, как дверь захлопнулась со звоном, более походившим не на стук камня о камень, а на звук ксилофона.
В это же мгновение шум бури смолк.
– Здесь есть свет! – удивленно воскликнул Кэшел.
И действительно, мягкое, не отбрасывавшее теней свечение испускалось самими каменными стенами холла. Мебели в помещении не было, зато стенная резьба по вычурности и замысловатости могла соперничать с гравировкой на парадных столовых сервизах знатных особ. Правда, сохранилась эта резьба далеко не везде: о ее былом великолепии можно было судить лишь по некоторым участкам. Гниение поразило замок не только снаружи, но и внутри, затронув большую часть стен.
Мона переступила порог внутренней двери, Кэшел – за ней, и они оказались в коридоре, столь тесном, что, дабы не тереться локтями о стенки, ему пришлось идти, прижав руки к бокам.
Неожиданно впереди появилась стройная, приветственно протягивавшая руку женщина. Кэшел выпрямился, не сдержав удивленного восклицания. Кому могло прийти в голову, что в этом, заброшенном с виду, замке можно встретить живую душу.
– Ее зовут Гиглия, – пояснила Мона, направляясь к женщине. – Она приносила дворцу удачу с того самого времени, как граф Хафт его выстроил. Ни одна фея домашнего очага не умела проделывать со стеклом такие штуки, как Гиглия: каждый раз, на рассвете, окна сверкали, словно тысяча радуг.
Кэшел провел языком по нижней губе и, выставив вперед посох (не в качестве угрозы, но как барьер между ним и странной женщиной), спросил:
– А почему она молчит и не шевелится?
– Потому что она мертвая, Кэшел, – ответила Мона. – Постарела и умерла, что вполне в природе вещей. Без смерти не может быть и обновления.
Она потянулась к мертвой женщине, похожей на нее, как сестра-близнец, и, едва коснулась пальцами ее щеки, Гиглия рассыпалась на мельчайшие пылинки. Только протянутая правая рука упала на пол неповрежденной, но тут же тоже взметнулась гейзером тонкой, кружащей в воздухе пыли.
Сладковатая сухая взвесь забивалась в ноздри, и Кэшел, хотя и не видел в этом особой беды, все же прикрыл нос мокрым рукавом своей туники.
– Мона, – обратился он к своей спутнице, – как нам отсюда выбраться? Я хочу сказать, как нам попасть обратно во дворец? Или хоть куда-нибудь?
Вместо ответа девушка зашагала к дальней двери прямо по заклубившимся под ее ногами останкам Гиглии. Юноша поморщился, но ему не оставалось ничего другого, как пойти следом.
Помещение за дверью оказалось темнее прочих. У его дальней стены стоял грубо высеченный из камня трон, на котором восседало столь же примитивное грубое изваяние – существо мужского пола, человекоподобное, но с обезьяньим лицом и бивнями. В правой руке истукан держал каменную дубинку длиной с посох Кэшела.
– Здесь что, часовня? – поинтересовался юноша. – Это, наверное, бог, которого тут почитают.
Башня содрогнулась. Раздался треск и хруст крошащегося камня, клыкастая статуя закачалась на троне из стороны в сторону.
Кэшел резко повернулся. Наружная дверь захлопнулась, но он надеялся, что сможет выбить ее ударом.
– Землетрясение! – вскричал юноша. – Нам надо срочно отсюда выбраться!
– Это не землетрясение, – спокойно ответила Мона, не двинувшись с места. – И выбраться отсюда, до тех пор пока это место существует, мы не сможем. Чтобы существовать, эльфийскому обиталищу необходим хозяин, вот оно и сотворило хозяина по своему подобию.
Статуя поднялась на ноги. Кэшел подумал, что, наверное, не смог бы дотянуться до макушки истукана, не привстав на носки, хотя такого намерения у него вовсе не было.
