осторожно сполз чуть назад, в темную пустоту, и с выступа слетел еще один камень, с грохотом отскочил от склона и угодил во что-то, забренчавшее громче, чем кастрюля его матушки.
На этот раз он услышал снизу сердитый голос, хотя слов и не разобрал. Дрожа, он вжался в холодную скалу. Но левую руку уже начинало сводить, и ему пришлось поменять положение, и снова из-под ног у него полетели камни, и он невольно разжал пальцы и растянулся во весь рост, приземлившись на что-то, с бранью вывернувшееся из-под него. На этот раз слова были знакомыми. Железные пальцы клещами сомкнулись на его голой лодыжке, на предплечье, сердитые голоса грозились содрать с него шкуру, а от их обладателей несло дрянным элем и луком. Его левая рука бездумно выметнулась вперед, и пальцы, стискивавшие его лодыжку, разжались. Еще один взмах – и предплечье тоже больше никто не держал.
– Назад! – выговорил кто-то, тяжело дыша. – Это того не стоит.
Послышались какая-то возня, грохот, лязг и скрежет камня по скале, а затем металла, и цоканье копыт, и шум упавшего тела, и чья-то ругань – пожалуй, ругались сразу несколько человек, – и все это постепенно отдалилось и затихло, а он все еще вжимался в скалу, сдерживая дыхание и дрожа.
Он глубоко вздохнул и протяжно выдохнул, и этот вздох прозвучал как рыдание. На него эхом откликнулся другой вздох, затем стон. Он замер, вглядываясь в темноту и не в состоянии ничего разглядеть. И уловил чье-то дыхание. Сиплое, неровное, с присвистом на каждом выдохе. Чуть левее, там, куда теперь тянул его нож. Он сделал осторожный шаг, левая нога наступила на острый булыжник – еще один быстрый шаг, и его нога опустилась на что-то мягкое, податливое.
Вопль, который последовал за этим, заставил его рухнуть на землю как подкошенного – так сильно накрыл его страх. Едва он коснулся земли, как тут же провалился в сон, несмотря на свои синяки, царапины и грозившую ему опасность.
В первых лучах рассвета лицо мужчины казалось высеченным из того же камня, на котором он лежал, – застывшая маска тревоги и боли. Долл пригляделся. Челюсть у незнакомца была тяжелее, чем у его отца, но вместе с тем в его лице сквозило что-то неуловимо схожее – в глубоких складках у губ, в морщинах, избороздивших лоб.
С зарей в мир проникли цвета. Темное пятно, сначала казавшееся почти черным, оказалось кроваво- красным там, где было влажным, и ржаво-коричневым там, где оно уже успело подсохнуть. Рубаха, которая когда-то была белой и отороченной кружевами, теперь насквозь пропиталась кровью и грязью. Таких облегающих штанов, какие были на нем, Долл никогда еще не видал, а на ногах у него были сапоги – настоящие кожаные сапоги. Они были заляпаны засохшей грязью, заношены в подъеме, каблуки сбоку стоптаны. Болтающиеся концы ремня указывали на то, что с пояса у него что-то срезали. Долл чувствовал запах крови – и кислый дух эля.
Мужчина застонал. Долл содрогнулся. Он ничего не смыслил в искусстве врачевания, а этот человек явно умирал. Мертвые, которые погибали не своей смертью и уходили в другой мир без особых слов напутствия, не могли упокоиться. Их разгневанные призраки восставали из тел и подстерегали беспечных путников, чьи души утоляли их голод, а сами путники становились их рабами навеки. Дед Долла рассказывал такие истории зимой перед очагом, и Долл понимал, что ему грозит опасность страшнее, чем смерть, ибо он не знал сокровенных слов, которыми следовало вымостить дорогу умирающему.
Он попытался подняться, но слишком одеревенел, чтобы встать на ноги, а лодыжка у него – теперь, в неярком утреннем свете, он мог отчетливо это разглядеть – опухла, так что стала размером с кочан капусты, и наливалась пульсирующей болью, поэтому не могла выдержать его веса, даже если бы он попытался убежать прочь на четвереньках.
Окровавленный мужчина пошевелился, снова простонал и открыл глаза. Долл уставился на него. Налитые кровью зеленые глаза, в свою очередь, уставились на Долла.
– Святой Фальк! – выдохнул мужчина. Голос у него был хриплый, но вполне твердый, ничуть не похожий на голос умирающего. В нем звучала скорее досада, чем что-либо еще. Он оглядел себя и поморщился. – Что случилось, парень?
Долл подавил тошноту, сглотнул и впервые за многие дни заговорил вслух:
– Не знаю… господин.
– Ох… моя голова… – Мужчина на миг прикрыл глаза, потом снова взглянул на Долла. – Принеси-ка воды, парень, и хлеба…
Более неуместной просьбы и придумать было нельзя, и Долл нервно прыснул. Раненый нахмурился.
– Хлеба нет, – объяснил Долл. В животе у него оглушительно заурчало. – И бурдюка для воды у меня тоже нет.
– Я что, не в кабаке? – Мужчина с усилием приподнялся на локте, и его брови поползли вверх. – Да, похоже, что нет. Что это за место, парень?
– Не знаю, господин.
На этот раз слово «господин» удалось ему куда легче.
– Так значит, ты тоже заблудился?
– Я… так значит, вы не умираете?
Мужчина расхохотался, но смех тут же сменился стоном.
– Нет, парень. Меня голыми руками не возьмешь. А с чего ты… – Он окинул себя взглядом и пробормотал: – Кровь, вечно кровь. – Потом зажмурился и покачал головой. Когда он открыл глаза в следующий раз, его лицо неуловимо изменилось. – Послушай, парень, судя по шуму, здесь где-то недалеко ручей. Можешь принести оттуда воды? У меня есть бурдюк… – Он принялся хлопать себя по бокам, потом покачал головой. – Похоже, больше нет. Должно быть, меня обчистили. Здесь что, были грабители?
– Я их не видел, – сказал Долл. Не исключено, что этот человек сам был грабителем. – Я услышал какие-то крики в темноте. Потом я упал…
Теперь глаза раненого взглянули на него так, как будто тот впервые увидел его по-настоящему.
– Клянусь богами, ты упал? Вид у тебя немногим лучше, чем мое самочувствие. Ты спас мне жизнь, – сказал мужчина. – Не у каждого хватит смелости в темноте броситься на помощь неизвестно кому и бросить вызов двум вооруженным грабителям, а ты ведь совсем еще мальчишка.
