горделиво посматривая по сторонам, подошел к столу, который стоял прямо посреди барака. Чистый, новенький бушлат был одет на такую же новую телогрейку. Хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, и барашковая серая шапка резко выделяли его средь остальных зеков.
«Вольнонаемный начальник, — решила Надя. До чего ж противная рожа, как рыло у свиньи».
Свободно и бесцеремонно разглядывал он минуты две-три прибывших женщин, затем пожевал губами и, обращаясь к бараку, спросил:
— Есть среди вновь прибывших врачи, медсестры, счетоводы или бухгалтеры, портнихи, поварихи? Можете подойти ко мне. Статью 581а и пункт 8-й просьба не беспокоиться, — уже с явной насмешкой добавил он.
Никто не тронулся с места, все молчали, как в рот воды набрав.
— Что? — он вскинул рыжие брови до самых волос так, что лба не стало видно. — Как? Ни одной приличной профессии? Все бляди, проститутки и прочие профурсетки? Ну и ну, — покачал он головой на толстой короткой шее. — Впервые вижу такой контингент…
Потом, подождав еще немного, он подошел к нарам и остановился около Эльзы, сощурив свои свиные глазки.
— И ты, крошка, не портниха-яниха? — он попробовал взять ее за подбородок. Та метнулась в сторону:
— Не имейте праф. Я эстонка!
— Ах, эсть-тонка! Где есть-тонка, там и рвется… Рванем, разок, а? — Толстые губы его расползлись в подобии улыбки.
Бедная Эльза в страхе забилась в самый угол на нарах. На ее счастье, он увидел в этот момент хорошенькую белокурую немку Гертруду Шрагер и оставил Эльзу в покое.
— А ты, милая детка, как тебя зовут-прозывают?
— Мой имя есть Хертруд, — прошептала она, чуть живая от страха.
— Как? Хер-трут! Ты мне хочешь сказать, малютка, что трешь хер. Это дело! Зайди ко мне после отбоя. Потрешь хер-трут дорогая….
«Если я сейчас же не подойду к нему и не скажу про театр, тогда конец! Угонят где Макар телят не пас», — быстро сообразила Надя, и глотнув для храбрости воздуха, решительно подошла к столу.
— Я артистка и прибыла сюда по спецнаряду, прошу меня направить в театр работать по специальности, — единым духом выпалила Надя.
— Что-что? — выпятив нижнюю челюсть с оттопыренной губой и насмешливо глядя на нее сверху вниз, прошепелявил он. — Ты артистка? Из погорелого театра приехала сюда?
Барак замер, предчувствуя недоброе.
— Да! Артистка! — запальчиво повторила она, вскинув вверх голову.
— А что ж такого-то? В натуре артистка. Я сама слышала, как она пела на Пресне, — заступилась Лысая.
— А! В натуре — в арматуре! Здравствуйте, жуки-куки! Ты тоже артистка, Жучка с пушистым хвостиком? Закон не мешает вам выступать? Думаешь и здесь гужеваться? Гужевка дней — корчевка пней?
— Прошу довести до сведения, куда надо, — настойчиво перебила его Надя, в душе поражаясь своей наглой смелости.
— Подь сюда, розанчик, — просюсюкало свиное рыло и, протянув руку, ласково потрепало Надю по щеке. Надя стерпела и это.
— Цыганочка, а? — Тату-да-лу-да-да, Чавеллы! — пропел он и притопнул ногой. Это уже был перебор. Вся кровь бросилась ей в голову, в глазах потемнело, бес прыгнул на плечо, ослепил ее и приказал «ату его!» И она, закипая гневом, закричала во» весь свой звучный голос:
— Как вы смеете так паясничать и измываться! Перед вами измученные люди. Полтора месяца мы тащились в скотском вагоне, ослабли от голода и холода, а вы, сытые, зажиревшие, издеваетесь над нами. Кто вы — звери-нелюди? Кто? Только не люди!:
— Я — Боря Ремизов, поняла? И скоро ты узнаешь на своей шкуре, кто я! — сказал он, с угрозой поднеся к самому Надиному лицу огромный кулачище с выколотой на нем змеей.
— Смотрю, хорошо гуляешь по буфету, Хряк! — выступив из тени дверного проема, сказала негромко Манюня Лошадь. — А ведь за тобой давненько колун корячится!
Словно ужаленный в зад, комендант быстро обернулся к двери.
— Это ты, Лошадь? Колун за мной? Так я тебя, падлу, раньше в тундру сактирую!
— Руки коротки у тебя, Хряк, я тебя не боюсь. А ты себя считай списанным не ныне завтра, пришел твой час. Помни, кто ты есть, и хвост не задирай! — зловеще проговорила Манька.
«Убьет он ее, — Надя онемела от ужаса. — Сейчас убьет!» Откуда ни возьмись вдруг около Маньки оказались рядом Лысая и Амурка, за спиной словно выросли еще блатнячки, не из Надиной теплушки. Как бы прикинув на глаз обстановку, Хряк круто развернулся и вышел, не затворив за собой двери.
— Так-то лучше будет, — спокойно сказала Манька.
Надя, не отрывая глаз, смотрела на нее, поражаясь ее выдержке, спокойствию и даже откуда-то взявшейся красоте. Чуть прикрыв темными густыми ресницами свои выпуклые, лошадиные глаза, она была величественна, как королева, в своем уголовном царстве. Она не изменила своим воровским законам, не предала своих, не пошла за лишний кусок караулить себе подобных и угодничать перед начальством, поэтому смело могла рассчитывать на поддержку всего законного воровского кодла.
Пришла нарядчица Тоська фиксатая и приказала всем идти в столовую. От пережитого волнения Надя даже про голод забыла. В дверях ее остановила Тоська:
— Это ты артистка?
— Да, я! А что?
— Ничего! Чего ж ты в бане там целку из себя строила?
— А вы зачем унижаете людей! Вы ведь тоже заключенная! Вам что, доставляет радость видеть унижение наше?
Тоська от такого неожиданного натиска слегка потерялась и только сказала:
— Подумаешь, унижение! Лобок побрили! Событие какое! Ты еще лагеря не знаешь. Затопчут и ноги об тебя вытрут, тогда узнаешь унижение…
— Без сомненья, затопчите, такие, как вы! В Майданеке, у, немцев, вам служить, — негромко вставила Надежда Марковна. Но Тоська услышала.
— Ты, карга, не каркай! Мне через год освобождаться, а тебе десятку здесь жить. Пойдешь нужники в зоне чистить, да, кстати, и артистку с собой на пару возьми, пусть показывает эквилибр на толчках.
— Недолго тебе на воле гулять, опять сюда приедешь! — крикнула Бируте.
— А, ну, пропадлы, позатыкайте хавальники. Сказано, в столовку идти! Развонялись тут! Шобла! Опоздаете, ждать не будут.
— Столовая чище, чем можно было ожидать, и миски к рукам не липнут, — отметила Надежда Марковна.
— Еще и второе дают: овсянка без воды.
— Каша! — поддержала Ольга Николаевна.
— У такого коменданта зеки, видно, языками полы вылизывают, — недобро засмеялась Бируте и подмигнула Наде. — Видать, «человеком не родился!».
Уборщица, старая, неопрятная женщина, собирая со стола пустую посуду, презрительно фыркнула:
— Обрадовались! Это только на пересылке лучше кормят, — и уже более миролюбиво добавила: — Начальства с Москвы боятся.
— Болтай, старая перечница, агитацию разводишь! — крикнули ей с раздатки. Старуха подхватила целую гору мисок и мигом скрылась.
— Всем в барак и ждать меня! Приду, зачитаю разнарядку на завтра, — приказала с порога Тоська- нарядчица и бегом за следующей партией на кормежку.
— Успеется в барак, авось без нас далеко не уедет. Пойдем по прешпекту прошвырнемся? — предложила Лысая Наде.
