но его не пустили, а Елена Владимировна предложила:
— Давайте споем.
В руках у Елены Владимировны появилась гитара.
Тут мы уселись на травку. Концерт лучше всего слушать сидя.
Елена Владимировна пела песни, которые мы ни разу не слыхали. Но они нам понравились. Потому что песни были смешные. Припев подхватывали все вожатые. И так громко, что я удивляюсь, как не проснулись ребята в домиках.
Об этом подумала и Капитолина Петровна:
— Чуть потише, а то дети проснутся…
— Ерунда, — махнул рукой Аскольд. — Мои давно дрыхнут без задних ног.
— Что ж ты их плохо воспитываешь? — спросила Капитолина Петровна.
— А ты сама попробуй, — огрызнулся Аскольд. — Я уже устал от них, как будто провел бой в 16 раундов.
Нам не понравилось, что о нас так говорит Аскольд. Мы понимали, конечно, что с нами нелегко, но, кажется, мы не очень портили ему жизнь. А если быть откровенным до конца, Аскольд ничего и не предпринимал, чтобы подружиться с нами. Только крутил каждое утро солнышко на турнике, демонстрируя свои мускулы.
Но вот вожатые напелись и отправились спать. Тогда мы покинули свое укрытие, осторожно добрались до столовой и принялись за дело.
Коренастый Толька пошире расставил ноги. Я вскарабкался на его крепкие плечи. Васька подал мне бутыль с клеем. Не жалея, я помазал клеем по дощатой стене столовой, а потом отдал бутыль Юрке и получил взамен верхний край огромного плаката, над которым мы корпели полдня. Плакат радостно прижался к стене, как будто это была его родная мама. Нижний край приклеили Юрка и Васька.
Я спрыгнул на землю, и мы отошли подальше, чтобы полюбоваться на свое произведение. Хотя в темноте ничего не было видно, но плакат впечатляюще белел на стене. К нам присоединился Марик, который, как часовой, прогуливался невдалеке.
— Здорово! — похвалил он нас и самого себя.
— По кроватям! — скомандовал я, и мы побежали спать.
…Утром всех, кто шел к столовой, останавливал огромный плакат:
'Перед тем как проглотить манную кашу, проглоти то, что здесь написано и нарисовано'.
А написано было вот что:
'Мы торжественно объявляем, что хотим жить в мире и дружбе со всеми мальчишками и даже девчонками в нашем лагере.
Наши друзья — веселые ребята, фантазеры и футбольные болельщики.
Ябеды и подлизы, тихони и паиньки, — трепещите! Вас ждут: ежи в койках, соленые компоты и змеи под подушкой.
Берегитесь! На вас будут падать: ведра с водой, вырванные с корнем дубы и метеориты, и вообще вы можете угодить в яму, в которой сидят несознательные тигры'.
И подпись: 'Веселая дюжина'.
А для тех, кто бы не понял, Юрка постарался и намалевал такие ужасы, что все ахнули и развеселились.
Ребята читали и перечитывали наше воззвание. Нет ничего удивительного, что оно имело успех, ведь его сочинили я и мои друзья.
Наше появление у столовой было встречено бурными аплодисментами, которые затем перешли в овацию. Толька поднял руки в знак приветствия, напыжился и попытался состроить умное лицо. Ему это, правда, не удалось.
Но вот шум стих, и ребята испуганно оглянулись. Обернулся и я: к нам шагала старшая вожатая, мурлыкая что-то себе под нос.
— Почему не идете в столовую? Еще не проголодались? — говорила она, пробираясь сквозь толпу.
И вдруг яркими красками и четкими буквами наше воззвание привлекло ее внимание. Вообще надо было повесить его на стене пионерской комнаты, чтобы Капитолине Петровне не пришлось идти так далеко. Эх, шляпы, не догадались.
Старшая вожатая дочитала до конца воззвание и улыбнулась. Обернулась к нам и снова улыбнулась. Вот чудеса так чудеса!
Капитолина Петровна подмигнула мне и спросила у ребят:
— Проглотили то, что здесь написано и нарисовано?
— Проглотили, — дружно крикнули ребята.
— Теперь надо проглотить манную кашу. — сказала старшая вожатая.
С аппетитом и маслом мы съели манную кашу, и Капитолина Петровна спросила, не хотим ли мы добавки. Мы сказали, что не хотим. Если бы на завтрак была не манная каша, а что-нибудь повеселее, мы бы не отказались.
То и дело до нашего столика долетали возгласы:
— А у меня в каше черепаха!
— А у меня соленый чай!
И только одному человеку наше воззвание не понравилось — Аскольду. Он вбежал в столовую мрачный, как после нокаута.
— Разговорчики! — крикнул он нам, хотя мы самым серьезным образом молча пили чай.
Я не понимал, отчего Аскольд злится. Снова мы без него начудили? Но нам почему-то не хотелось брать Аскольда в свою компанию.
После завтрака я твердо и бесповоротно решил: пора отдыхать. Каникулы мчатся, как ракеты — без остановок. А я только и делаю, что кручусь, верчусь и бегаю. Нет, пора отдыхать. Я побрел в неизвестном направлении. Попросту говоря, я шел куда глаза глядят.
Нежданно-негаданно в мои уши залетели вот какие слова: 'Коробухин', 'дюжина', 'распоясались'… Слова летели из пионерской комнаты, в распахнутом окне которой я увидел Аскольда и Капитолину Петровну. Наш вожатый ходил и энергично махал рукой, в которой была зажата сигарета. Капитолина Петровна сидела и вертела головой, стараясь удержать взгляд на мелькающей перед глазами фигуре Аскольда.
Я переменил неизвестное направление на известное и скорым шагом приблизился к окну. Чтобы я мог все хорошо видеть, а меня чтобы никто не заметил, я притаился за сосной.
Аскольд, не переставая ходить, сердито выговаривал:
— Это не веселая дюжина, а самая настоящая чертова…
— Ты преувеличиваешь, — успокаивала его Капитолина Петровна. — Ребята безобидно пошутили, а ты разозлился. Я думаю, что мы неправильно заставляли их целый день чистить картошку. Старайся быть с ними подобрее. Они же дети…
— Дьяволы они, а не дети, — не сдавался Аскольд. — Вот увидишь, они еще покажут, где раки зимуют. Пока были цветочки, ягодки — впереди.
Я вспомнил, что подслушивать некрасиво, и удалился. По дороге я подумал, что отдыхать еще не время.
Мои друзья, задрав повыше ноги, мирно дремлют в кювете под липами. Рядом прикорнули велосипеды.
— Привет! — кричу я, подбегая к ребятам.
Друзья радостно окружают меня.
— Пока все идет неплохо, — подмигивает мне Горох.
— И ребята в отряде настоящие, — говорит Генка.
— Вот не думал, что Капитолина похвалит ваше воззвание, — удивляется Семка.
— Я тоже, — говорю я.
