Интересно, Саша уже проснулась? Инна взглянула на часы: два часа дня. Если ее не разбудить, может проспать до вечера – перепутает, не дай бог, день с ночью. Потом тяжело будет в школу…
Инна оборвала мысль на середине, вспомнив о Сашиной просьбе: дочь целый месяц просила перевести ее в другую школу! Но мать, эгоистка, окрыленная лекциями голливудского гуру, взялась за новую книгу, вместо того чтобы заняться поисками подходящего учебного заведения. А Сашке, чтобы не провоцировать скандалов, соврала, что сходила в английский лицей, в гуманитарную гимназию, только не смогла пока договориться о переводе: нужно было дождаться хотя бы конца четверти.
Неудивительно, что судьба в который раз наказала ее: отказ в публикации вполне мог быть ответом на ложь собственному ребенку.
Если вдуматься, Инна всю жизнь обманывает Сашу! Сначала настроила дочь против отца – сказала, что он бросил их, но не объяснила, почему. Потом скрывала свою личную жизнь, якобы боясь травмировать ребенка. Да что говорить! От Саши она прятала даже саму себя: ни единой эмоции, ни малейших чувств, никаких откровенных мыслей. Считала, что неправильно взваливать на дочь свои переживания и проблемы, а получалось самое настоящее вранье, из-за которого они и потеряли друг друга…
Поезд прибыл в Симферополь ранним утром – Инна так и не решилась сойти по дороге. За сутки в пути поняла, что именно нужно сделать: встретиться с Павлом. В конце концов, он – отец Саши. И должен посоветовать Инне, как дальше жить.
Она купила билет до Ялты, отыскала в газетном киоске туристическую карту города на всякий случай и села в троллейбус. За два с половиной часа пути ей предстояло обдумать каждое слово предстоящего разговора. И даже готовую речь – она прекрасно это знала – будет непросто произнести.
Высокую златоглавую колокольню с псевдоготическими окнами и нежно-розовыми стенами Инна увидела издали. Даже спрашивать дорогу не пришлось: стоявший на возвышении Поликуровского холма собор находился в самом центре старого города. Они с Павлом часто приезжали сюда из Симеиза, когда храм еще только строился, а Сашенька начинала расти в мамином животе. Наверное, уже тогда Конунг принял решение связать свою жизнь с церковью, но колебался. И только смерть матери подтолкнула его.
Перед тем как войти в кованые ворота, Инна перевязала платок с шеи на голову. Пересекла небольшой двор и приоткрыла тяжелую деревянную дверь. Внутри собор не отличался богатым убранством: пол из струганых, покрытых лаком досок с красной дорожкой посередине, беленые стены, деревянный иконостас. Стараясь не шуметь, она опустила чемодан на пол у самой стены.
В церкви не было ни единой души. Медленно, осторожно вдыхая пропахший ладаном воздух, она начала обходить храм.
И вдруг под потолком раздался звук тяжелых шагов, а потом и знакомый, все такой же прекрасный, как в юности, голос:
– Иннушка?!
– Павел! – выдохнула она и обернулась. – Конунг?
Она увидела его, но не узнала. Под черной рясой горой возвышался живот, на груди лежала русая борода, поверх которой красовались длинные усы. И только светлые волосы, заметно поредевшие за прошедшие годы, были по-прежнему собраны в хвост.
– Какими судьбами?! – Он радостно бросился к ней навстречу и обнял. – Не думал, что скоро увижу тебя!
– Я тоже. – Она чувствовала себя неуютно в этих чужих объятиях.
Одежда батюшки пропахла благовониями, борода неприятно колола щеки. Инна все еще не могла поверить, что знакома с этим человеком. Если бы не голос!
– Да ты совсем не изменилась, Иннушка, – он хитро прищурился, – не то что я: обрюзг, растолстел.
– Неправда.
– Не спорь с батюшкой, – весело приказал он, – пойдем. Ты ж с дороги?
– Да.
– А где багаж?
– Вон, – она кивнула на чемодан.
Павел отпустил Инну, легко поднял тяжелую ношу, от которой у нее самой успела заболеть рука, и отвел гостью в дальний придел. Там совсем по-мирски была оборудована маленькая кухонька: электрический чайник, микроволновка, буфет, стол, два стула.
– Присаживайся, Иннушка, – пригласил он, пристроив чемодан у двери, и начал хлопотать.
На столе появилось печенье, сыр, колбаса, хлеб.
– Не надо беспокоиться, – робко возразила Инна.
– Еще чего? – возмутился Павел. – Ты ж от самой Москвы толком небось не ела.
– Нет.
– Вот и попей чайку как следует.
Через пару минут Инна, глядя на батюшку, весело жующего бутерброды, и сама перестала смущаться. Она почувствовала, как сильно проголодалась: вчера даже не вспомнила о еде, а сегодня только кофе выпила перед прибытием.
– Я ведь от Саши сбежала, – призналась она.
– Давно я понял, что ты с ней не справляешься, – Павел расстроенно покачал головой, – по письмам твоим видел.
– Не думала, что будет так тяжело. – Инна отодвинула кружку.
– Когда у матери на душе мира нет, – он смотрел на нее, прищурившись, – дитя тоже воюет. Говорил тебе, отправляй дочку ко мне на лето. Мы бы подружились с ней. Каждый год ведь просил!
Она виновато молчала, втянув голову в плечи.
– Саша обижена на тебя, – Инна отвела взгляд, – поэтому я ей и не предлагала ехать. Она такая бескомпромиссная выросла!
– Себя в юности не узнаешь? – Павел усмехнулся.
– Узнаю, – Инна вздохнула, – только не понимаю, что теперь делать.
– Меняйся, Иннушка, – глаза его лучились теплом, – матерью становись, руководи. Порядок нужен в семье, а власть ребенка до добра не доведет. Что ты вся сгорбилась под чувством вины?
– Стыдно, – тихо прошептала она.
– Я много думал, – Павел вздохнул, – только время не повернешь вспять. От себя самой и близких людей не спрячешься.
– Если бы не я…
– Не ты одна виновата, – Павел внимательно посмотрел Инне в глаза, – я согрешил с тобой по желанию. Моя вина. Маша была смертельно больна. На то воля божья. А ты отдалась по любви, родила дочку – продолжила жизнь. Господь простит.
– Сама себя не могу, – Инна дрожала: ложка постукивала о края кружки, в которую она впилась от волнения, – это же я все подстроила! Понимаешь? Тогда, еще в Москве…
Она говорила сумбурно, путаясь и спотыкаясь: нелегко было объяснить, что именно натворила шестнадцать лет тому назад. Как ни старалась, Инна не сумела рассказать все толком, но Павел каким-то образом понял ее.
– Мама чувствовала, – глаза его наполнились болью, – перед смертью сказала, что оступилась ты. Просила помочь ради дочки. А я не смог…
Они сидели молча. Инна смотрела в свою чашку, а Павел разглядывал лицо женщины, которая много лет назад была одержима дьявольской, способной на чудовищный обман, любовью к нему.
– Прости меня, – произнесла она хрипло.
– Простил, – батюшка ласково улыбнулся, – только Сашеньку перестань от меня прятать. Я ж сколько раз приехать хотел! А ты – предлог за предлогом…
– Приезжай, – неуверенно пригласила она.
– Ладно, – Конунг рассмеялся прежним задорным смехом, – время придет. Сейчас уж не до поездок: деток малых надо на ноги поднимать.
– Ты что, женился?!
– А то! – Он лихо закрутил ус. – Двойняшки Ленушка с Машенькой родились. Напасть такая – одни девки!
