Вася Чапаев

Вася встревожился:

— Куда ты пошла, тяжело ведь там. Я видел, какие мешки таскать надо!

— Мне не тяжело! Я сильная! Заработаю денег, отцу куплю новую ластиковую рубаху, а себе — голубую шаль с розами!

Как Настя ни хорохорилась, а все заметили, что она смертельно устала. Поэтому, когда она предложила потанцевать, сказали, что им не хочется.

— Давайте лучше песни петь, — предложила Поля. Настя взяла гитару:

— Я вам новую спою, недавно отец научил:

...В степи ночной костер горит.
Цыганский табор сладко спит.
Не спит цыганка молодая,
На картах у костра гадая.

Младое сердце бьется жарко,
На карты пристально глядит,
Но лишь богатые подарки
Ей масть бубновая сулит.
Она грустит, тоской объята,
Не надо ей сребра и злата.
Лишь был бы рядом милый друг!

— Лишь был бы рядом милый друг... — повторила Настя и, взглянув на Васю, заиграла веселые припевки:

Ой, что ж, что ж, что ж
Намочил меня дождь
На сухом берегу?
Что ж я, дура, не бегу?

— У-ух! Поля, поддержи!

Толстая Поля задорно взвизгнула и зачастила;

Уж топнула я,
И не топнула я.
Три горшка я каши съела
И не лопнула я!..

— Уф, задохнулась. Ну их, припевки. Давайте какую-нибудь хорошую споем. Вася много знает.

— Давай, Вась!

— Запевай! — коротко приказала Настя, и Вася послушно запел:

Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой...

И оттого, что в груди горячо толкалось растревоженное и веселое сердце, пелось Васе легко и свободно. Так поют птицы, встречая солнце. Поют, чтобы прибавить ко всему прекрасному, что есть в мире, еще и свою песню...

Прощаясь, Вася как бы невзначай сказал:

— А я, Настя, завтра ухожу в Быковку с отцом, работать на все лето.

Длинные ресницы не успели скрыть метнувшийся в глазах испуг. Настя опустила голову.

— Ну хоть раз придешь в Балаково-то?.. Маму свою навестить. Она, чай, скучать будет, бедная!

— Конечно, приду! Я ее знаешь как люблю, — горячо зашептал Вася и задохнулся от лучистого взгляда синих-синих глаз.

— Очень любишь? — тихо переспросила Настя и покраснела...

* * *

— Васенька, рубаху чистую и штаны я к отцу в мешок положила, — встретила мать вернувшегося с гулянки сына.

— Иван Степанович, ты уж там попроси кого-нибудь из баб постирать вам. Почище себя держите. Я ведь знаю, загваздаетесь без меня — от людей срамно будет.

— Это ты зря: не гулять отправляемся. С нас одна чистота требуется — в работе.

Вася принялся укладывать свой плотницкий ящик. Все ли на месте? Наждачный камень тут. Молотки тут. Топорик — сюда. Запасные ножи для рубанка, стамески, долото. Все на месте... Завтра на работу вместе с тятькой, с Васятой. И работа-то какая! Это не планочки тесать да столики лаком покрывать. Дом строить шатровый! Радостное волнение охватило Васю, хотелось запеть, но ни одна песня не подходила к его настроению. И неожиданно откуда-то сами собой пришли слова:

Эх ты, ящик, ящик плотницкий,
Инструмент в тебя кладу.
Завтра утром, ящик плотницкий,
На работу я пойду!
Заработаем мы денег...

Вася запнулся:

Заработаем мы денег...

Нет, больше Вася ничего не смог придумать.

И опять он почувствовал, что не хватает ему слов, как тогда в Жигулях. Слова разлетелись, как воробьи, а без слов какая ж песня! «М-м-м-м, да м-м-м-м», — так и коровы могут. Вася рассердился на себя и замолчал.

— А сколь денег-то? Чего ж ты про самый антирес и не спел? — подцепил отец.

— Не знаю...

— А ты меня спроси, — усмехнулся Иван Степанович.