противоположном берегу, и они зашагали рука об руку.
— Тебе повезло. — Прошептал Гордята. Голос воеводы дрожал от гнева. — Я говорю тебе это, потому что мы с тобой больше не увидимся. Скоро тебе перестанет везти. Ты прошел лес, выжил этой ночью. Это не может продолжаться вечно.
Полянин посмотрел на недруга. Воевода был бледнее обычного. На неприкрытых кулаках остались следы запекшейся крови. Видно, охране не поздоровилось.
— Добрее нужно быть. — Посоветовал Безымян.
— Зелен еще, чтобы жизни учить. — Огрызнулся Гордята. — Запомни: Снежана не для таких удальцов, как ты. Она моя.
— Что-то я этого не заметил.
— Тебе конец. Ты дурак, если этого не понимаешь.
— Хочешь подраться? — Спросил полянин.
— Зачем лишать нечисть обеда? Хотелось бы мне посмотреть, как звери будут рвать тебя на части. Ты чужак, а Выборг — мой город! Ради него я готов на все.
Полянин с улыбкой кивнул:
— Лучше бы меч одолжил. Вернусь, отдам.
— Скоро будет штурм. У нас каждый клинок на счету. А для тебя я зимой снега бы пожалел. Впрочем, мне пора.
Безымян посмотрел на перекинутый через плечо тяжелый богатырский лук, которого воевода обычно с собой не носил.
— Надеюсь, в спину стрелять не будешь?
— Тебя здесь не ждут. — Процедил Гордята. — Вернешься, убью.
Полянин посмотрел на разгневанного старика и зашагал к деревьям. Позади него остался город, где он познал сильную любовь и не менее сильную ненависть. Этой же ночью в Выборге полетели первые головы. Дружинник Вышата был обвинен в заговоре против князя и без лишнего шума повешен на заднем дворе терема в назидание остальным гридням. Но Безымяну уже не было до этого дела. Впереди его ждало новое испытание.
Полянин не узнал изменившихся за одну ночь здешних мест. Лес превратился в затаившееся в ожидании прыжка голодное чудовище. Деревья раздались, перекрыв пожелтевшей хвоей весь небосклон. Покрытые лишайником и коркой древесного гриба стволы опаршивели и замшели. Ровные сучья покоробило и изогнуло. Лес больше не подчинялся божьей воле и рос, как придется, проклятый страшным наговором черного колдовства. Он высился темной громадой, пугая случайного путника хитрыми ловушками буреломов и топей. Русью здесь и не пахло. Безымяну стало не по себе. Он сбавил шаг и начал ступать осторожней, стараясь не выдать себя треском и вырывающимся из стылой груди тяжелым дыханием. Лес окутала могильная тишина. Даже лешие притихли и не выкидывали обычных шуток. Наверное, их пожрали умруны, а может, лесные владыки благоразумно убрались в более спокойное место. Стволы сомкнулись, не подпуская человека к реке. Огромные раскидистые сучья были переплетены толстой паутиной, на которой покоились в осеннем полусне ленивые крестовики. Безымян натянул рукава рубахи на ладони и запахнулся, чтобы по недосмотру не пустить паука за шиворот. Не долго думая, он плюнул через плечо и полез в тенету, разрывая липкие нити и разбрасывая колченогих букашек, силившихся прокусить немощными жвалами добротную полотняную одежду. Паутина застилала глаза. Безымяну приходилось щуриться и лезть напролом, доверяя лишь инстинкту, который не позволял заплутать и выдерживал выбранное направление. Когда человек преодолел паучье логово, он был перемазан с ног до головы. Тело чесалось, сохранив прикосновения коротких шустрых ножек. Безымяна забрало влево. Он промахнулся мимо поляны и вышел к отлогому берегу в другом месте, сделав крюк в четверть версты вверх по течению. В этом месте река больше походила на трясину. Вода помутнела и подернулась зеленым ковром ряски, таким густым, что по нему можно было ступать, как по тверди. Полянин утер волосы и опустился на землю, чтобы перевести дыхание. Пахло гнилью и затхлостью. Посреди русла торчали то ли заросшие тиной бревна, то ли кочки. Перед человеком простиралось, что ни есть — самое настоящее болото. В разрыв крон над самой водой метнулась черная тень и, глухо ударившись о твердь, приняла облик ворона. Падальщик запрыгал по суши и, заметив полянина, остановился, смерив коварным взглядом мелкого, словно бусинка, черного глаза. Безымян слышал, что птица — ворон коротает свой век чуть ли ни триста лет. Проверить было невозможно, потому что никто из людей еще столько не жил. Безымян бросил в черного вестника беды палку. Птица каркнула и взмыла в воздух, но не пожелала убраться, а стала кружить над головой.
— Я не твой. — Прошептал полянин, выискивая на земле чем бы запустить в упрямого мерзавца.
— Ну-ну. — Отозвался позади водянистый, похожий на чавканье болотной трясины, голос.
Безымян вздрогнул и, обернувшись, понял, что не ослышался. Поджав под себя зеленые перепончатые ноги, на замшелой кочке сидел маленький водяник. Тщедушное тельце нечисти раскачивалось под дуновением ветра. Тонкий стебелек шеи с трудом удерживал огромную, непропорционально раздутую голову. Мелкие мутные глазки были подернуты тиной. Сосредоточившись, Безымян попытался определить по ним настроение умруна. Чтобы усложнить задачу, водяник захлопнул внутреннее веко и, сглотнув по-жабьи, спросил:
— По что птицу обидел?
Полянин вцепился в корягу и, нахмурившись, предупредил:
— Зашибу.
Переправа откладывалась. После того, что произошло, заходить в воду было опасно. Дернет зеленый за ноги, и поминай, как звали. Но, похоже, угроза только рассмешила умруна. Залившись булькающим смехом, он перебрался ближе к человеку и, скаля мелкие острые зубки, прошипел:
— Лучше б спасибо сказал.
— А за что тебя благодарить? — Не понимая о чем речь, спросил Безымян.
— Не признал. — Довольный собой, булькнул водяник.
Видя, что нежить настроена благостно, полянин отпустил дубину и расслабился.
— Бабкин внучок я. Белку помнишь?
— Помню. — Догадавшись, кивнул Безымян.
Он подсел к умруну и протянул огромную, мозолистую ладонь. Водяник пожал ее скользкой, покрытой бородавками пятерней и ухмыльнулся.
— С этого и надо было начинать. А то: зашибу, не подходи. Небось, когда я тебя дважды из воды ни живого, ни мертвого тащил, ругаться не хотелось.
Безымян озадаченно почесал затылок.
— Так это ты меня спасал?
— А то кто? Со всеми переругался. Утопленников без пополнения оставил. За мной, помнится, должок числился.
— Извини, что на болоте тебя от лиходеев не отбил. — Оправдываясь, прошептал Безымян.
— Прошлое. Кто старое помянет, тому глаз вон. Так что язык попридержи. Невесело с одним ходить-то будет. — Отозвался умрун. — Не терзайся. Мне так еще и лучше. Ты ж душегубов следом отправил. Болотному владыке отступной заплатил. После бабка словечко замолвила, чтоб к водяникам причислили. Она среди нечистой силы уважением пользуется. Так теперь и живу. Забот никаких, шали сколько душе угодно. Правда, нет души теперь, да без нее только легче стало. Ничего не болит, совесть не мучает.
— Тебя ж в другом болоте утопили. — Подозрительно произнес полянин.
— Мы болотники, по любой воде перемещаться можем. Даже в каплю просочимся. Помнишь, я тебя в бане у Марьи — гусятницы из кадки пугнул?
— А я подумал, морок привиделся.
— Поболтать бы с тобой, да вижу, спешишь. — Проговорил водяник. — Говори, чем подсобить.
— Хватит уже. Если и был должок, то ты сполна расплатился.
— Не упрямься. Для этого друзья и существуют. Сегодня я тебе помогу, завтра ты мне.
— Мне б на ту сторону перебраться. — Мечтательно протянул Безымян.
— Раз плюнуть. — Булькнул Белкин внучок. — А я уж думал шамана оприходовать попросишь.
— Разве вы друг за дружку не держитесь?
