произнесла:
– Знаешь, он даже не удивился, когда я предложила постирать ему рубаху. Только вот моя, что я взамен ему предложила, на него не налезла. Пришлось свитер на голое тело надевать. – Она озабоченно оглянулась. – Смотри, какой туман! Надо будет глядеть во все глаза.
– Надежда Антоновна сменит тебя через два часа, – сказала отрешенно Ольга, потому что уже ни о чем не могла думать, кроме того, что через некоторое время снова увидит Артема.
Он был мрачен и отчужден во время ужина и затем почти сразу ушел вверх, в сторону их старого лагеря. Что-то было у него на уме, но она не остановила его и только заметила направление, в котором он скрылся. Теперь после дежурства она плотнее запахнула куртку и отправилась на его поиски, осторожно обходя камни и старые пни. Они вырастали из тумана и казались ей чудищами из сказок и детских сновидений, но Ольга совершенно не ощущала страха, потому что они были безобидны, в отличие от тех, что перекликались и постреливали на противоположном берегу.
Глава 26
Ольга нашла Таранцева неожиданно, по звяканью стекла о камень. Тихо подошла сзади и увидела, что он сидит с бутылкой в руке, смотрит на луну и тихо напевает какую-то незнакомую ей мелодию.
Бутылка была уже наполовину пуста, а напевая, он неимоверно фальшивил, но тем не менее продолжал выводить в звездную пустоту ночного неба:
Ольга положила ему руку на плечо, и он, нисколько не удивившись, повернулся к ней и протянул бутылку:
– Выпей, сейчас полезно выпить и забыть хоть ненадолго обо всем на свете. – Он говорил хрипло и слегка виновато, видно, все-таки стыдился своего состояния.
– Нет, Артем, спасибо. – Она села рядом. – У тебя порвана рубашка. Давай я ее зашью.
– Как это прекрасно! Милая женщина штопает в пещере у костра твою рубаху... Идиллия, да и только! – Артем вымученно рассмеялся.
Она кивнула на бутылку:
– Без этого сейчас не обойтись?
– Представь себе, не обойтись! – ответил он с вызовом и помахал в воздухе бутылкой. – В любое время не обойтись, но сейчас – в особенности. – Он хохотнул. – Пей, ешь, веселись, пока деньги завелись!.. Все равно все подохнем, не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, так какой резон оставаться трезвенником, скажи на милость, какой? – Он уставился на Ольгу осоловевшим взглядом и снова протянул ей водку. – Отпей-ка глоточек, уважь старину Таранцева.
Ольга быстро схватила бутылку и разбила ее о камни. Артем дернулся, будто хотел перехватить ее руку, и сказал по-детски обиженно:
– Оля, ну зачем ты это сделала?
– Твоя фамилия ведь не Синяев, – отрезала она сердито.
– Что ты об этом знаешь? – спросил он угрюмо. – Мы с Синяевым одного роду-племени, заклинатели зеленого змия. – Он принялся шарить рукой между камней: может, бутылка не разбилась, может, в ней хоть что-то осталось? Внезапно отдернул руку и выругался: – Черт, я, кажется, порезался. – Артем нервно рассмеялся. – Смотри, у меня весь палец в крови.
Из пореза текла черная при лунном свете кровь.
– Ты – взрослый человек, а ведешь себя безответственно, как ребенок. Дай-ка сюда руку, – приказала Ольга и оторвала от края рубашки кусок материи для перевязки.
Артем расхохотался:
– Ну, прямо классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает почти все, что придумано авторами дешевых женских романов. Жаль, что ты не в юбке, оторвала бы полоску от своей нижней рубашки. А я, как благородный человек, должен был бы скромно отвернуться, чтобы не видеть твои обнаженные ноги. Честно сказать, я очень хотел бы увидеть, что у тебя скрывается под джинсами. Подозреваю, что там и вправду красивые ноги. Это от занятий гимнастикой?
– Нет, подарок папы и мамы, – ответила Ольга холодно, продолжая бинтовать его палец.
Здоровой рукой он коснулся ее волос и тут же отдернул ладонь, словно обжегся. Посмотрел на склоненную женскую голову и тоскливо сказал:
– Вероятно, я действительно безответственный человек. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть все провалится в тартарары, мне ни до чего нет дела! Нагими мы пришли в этот мир, нагими уйдем из него. А то, что лежит в середине, сплошная ерунда, чепуха, недостойная внимания!
– Ничего себе философия, – сказала она язвительно, не поднимая головы, – оказывается, у тебя отвратительная жизненная позиция, Таранцев, достаточно мерзкая и эгоистичная!
Он взял Ольгу за подбородок, приподнял ее лицо и заглянул в глаза:
– Интересно, что ты знаешь о жизни? Ты наверняка всегда сидела за широкой спиной папы и мамы, потом – мужа... Ты – сладкая девочка со смазливым личиком, которая привыкла к красивым нарядам, уютной квартире, послушному мужу... Что ты знаешь о подлости, предательстве, лжи? И ты еще хочешь наставить меня на путь истинный?
– Я могу попытаться, – ответила она тихо и высвободила подбородок из его пальцев.
– Не надо, я не нуждаюсь ни в чьей жалости. В этом мире все грызутся друг с другом. Не съешь – тебя съедят, не убьешь – тебя убьют. Я не хочу, чтобы ты, в конце концов, возненавидела меня.
– Я в это не верю, – ответила она, – не все только грызутся. Есть еще и любовь, дружба...
Артем рассмеялся:
– Неужели? По-твоему, у нас взаимная любовь и крепкая дружба с теми сволочами, чей грузовик мы подожгли? Тогда, может, следует собрать свои вещички и разъехаться по домам? Ведь никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить. Только вот лично у меня скоро уже крыша поедет от подобной дружбы или любви.
Ольга ничего не ответила. Артем обнял ее забинтованной рукой, а другой скользнул под рубаху и медленно повел ладонь вверх к груди. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Артем отпрянул, а Ольга закричала, даже не пытаясь скрыть, что плачет:
– Ты – слабак! Ты – жалкий слюнтяй, Таранцев! Ты как раз из тех, кого убивают и едят! Тебе все время нужно утешение – в водке или в женщине, для тебя нет особой разницы. Ты – трус с мелкой, никчемной душонкой, и мне очень жаль, что я сейчас здесь и вижу, как ты мотаешь сопли на кулак, вместо того, чтобы просто высморкаться!
– Господи, что ты знаешь обо мне? – проговорил он растерянно, в самое сердце уязвленный презрением, звучавшим в ее голосе. Но Артему это презрение было предпочтительнее, нежели жалость, которая, как он чувствовал, разъедает душу гораздо сильнее, чем даже ненависть. И нет ничего опаснее на свете, чем жалость к самому себе, потому что она убивает в человеке желание сопротивляться обстоятельствам...
– Кое-что знаю! – сказала Ольга с вызовом, прекратив плакать. – А то, что я знаю, мне не особенно нравится. Но мне теперь известно, что ты хуже Синяева. Он – слабый человек и не в состоянии что-то изменить. Ты же, Таранцев, – сильный, так зачем же ноешь, как ничтожный алкаш Синяев? Ты все время разглядываешь свой пупок, словно это центр мироздания, и мучаешься оттого, что нет никого на свете, кто бы заметил твои страдания, посочувствовал бы тебе, вытер слезы!
– Посочувствовал? – взорвался он. – В гробу я видал твое сочувствие! С людьми, которые лезут ко мне со своей жалостью, я не общаюсь. Мне это совсем не нужно!
– Дурак ты, Таранцев, – сказала Ольга устало, – это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость каждого, и любой, кто говорит обратное, врет без зазрения совести. – И, понизив голос, спросила: – Таранцев, ты раньше не был таким, что случилось?
Артем обхватил голову руками. Он и сам чувствовал, что в нем что-то надломилось. Стены и бастионы, которые он возвел в своей душе и за которыми так долго прятался, с какого-то момента стали вдруг рушиться. Он ясно понял, что слова Ольги – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а вполне свойственное человеку чувство, и совсем не постыдно признать это.
И Артем рассказал ей все – о том, как падал вниз его подбитый вертолет, и о горящей копне рассказал, и о гогочущих боевиках, и о той волне безысходности, которая накрыла его с головой, когда он вынужден был уйти на пенсию, и оказался не нужен не только своей стране, но и самому себе. Не скрыл и то, что явилось началом целой цепи неудач и поражений, к которым он не был готов и поэтому оказался столь уязвимым: то самое подленькое письмо, навсегда поселившее в нем ненависть и обиду, и стойкое убеждение, что людская низость не знает границ, а зло неискоренимо.
Ольга слушала его, не замечая, что слезы текут по ее щекам, лишь машинально смахивала их ладонью. В глубине души она испытывала непомерный и жгучий стыд за то, что посмела усомниться в его стойкости, обозвала слабым, сравнила с Синяевым.
Она притянула Артема к себе и прижала его голову к своей груди. Его всего трясло.
– Все хорошо, – приговаривала она, по-матерински поглаживая его по голове. – Все будет хорошо, Артем.
Ольга всем сердцем ощущала, как он опустошен, но вместе с тем и понимала, какое это для него несказанное облегчение – освободиться наконец от того, что угнетало, терзало его душу многие годы. И то, что он доверился другому человеку, рассказал обо всем, что давило на его сознание, делало его безвольным и слабым, – это приподнимет его, придаст сил и уверенности в себе. Она чувствовала, что в нем как бы вскрылся огромный нарыв, в котором, будто гной, копились и злость на окружающий мир, и безысходность, и обида на всех и на самого себя... Ольга отважно приняла на себя весь этот поток выстраданных, окрашенных горечью слов и утешала его редкими отрывочными, почти
