Настя повернулась к ней и, сузив глаза, с необычной для нее яростью крикнула:
– Ты можешь сейчас оставить меня в покое? Ты
– Хорошо, хорошо! – Ольга Ивановна попятилась назад от не на шутку разгневанной дочери. – Но ты не позволишь себе ничего, что...
– Я ничего себе не позволю, успокойся! – крикнула дочь и расплакалась. – Но уволь меня, хотя бы до утра, от своих соболезнований и слез.
– Изволь, уволю! – Мать покачала головой и с горечью произнесла: – До этой минуты я считала, что мы с тобой по-настоящему близкие люди, но, выходит, я ошибалась...
Настя вздохнула, вспоминая о своем неприглядном поведении вчера вечером. Но как ни тяжелы были ей новые объяснения с матерью, отступать было поздно. «Ну, чему бывать, того не миновать!» – подумала девушка и открыла дверь...
Мама лежала в постели с холодным компрессом на голове, а Луша стояла рядом с тазиком в руках и что-то быстро ей говорила. Настя разобрала последние слова горничной: «...обратиться к доктору».
– Мама, что с тобой? – Она бросилась к матери, села на постель и обняла за плечи. Только сейчас она заметила, как сильно изменилась Ольга Ивановна. Румянец на щеках поблек, под глазами легли синие тени, глаза ввалились. – Господи, мама! Что с тобой? Ты заболела? – Она припала головой к ее груди и заплакала. – Прости меня, ради бога, прости! Я совсем не хотела тебя обидеть! Я готова себе язык вырвать за все, что наговорила вчера!
Ольга Ивановна погладила ее по голове, потом обхватила ладонями ее лицо, приподняла и заглянула в опухшие от долгого плача глаза:
– Твой папа любил всегда повторять, помнишь? Перемелется – мука будет! Так и сейчас: все пройдет, все забудется, а жизнь наша продолжается, несмотря ни на что!
Настя всхлипнула, улыбнулась, но тут в их разговор вмешалась Лукерья:
– Барышня, скажите своей маменьке, что ей непременно нужно показаться доктору. Сегодня она опять упала в обморок...
– Опять! – воскликнула Настя и всплеснула руками. – Выходит, ты уже не в первый раз падаешь в обморок, а я об этом ничего не знаю? Ну-ка, голубушка, – повернулась она к горничной, – расскажи мне подробнее, почему ты настаиваешь на визите маменьки к доктору?
– Ваша маменька, барышня, вот уже несколько дней чувствует себя неважно. Ее постоянно тошнит, сегодня вот даже вырвало. Она с трудом встает с постели, и я ее поддерживаю, чтобы она не упала. А вчера и сегодня она падала в обморок, – служанка с виноватой улыбкой посмотрела на Настю, а потом на свою хозяйку. – Она не велела никому об этом говорить, но вы же видите...
– Мама, ничего не говори! – Настя строго посмотрела на попытавшуюся что-то возразить мать. – Сегодня же я приглашу доктора, чтобы он осмотрел тебя и назначил лечение.
– Настя, прекрати! – сказала Ольга Ивановна и убрала с ее лба выбившуюся прядку волос. – Я просто очень устала, переволновалась, вот поэтому атаковала меня мигрень. Все пройдет само собой.
– Ну, хорошо. – Настя с подозрением посмотрела на мать и повторила: – Хорошо, посмотрим денек, а потом, если тебе не станет лучше, я обязательно, ты слышишь меня, обязательно вызову доктора! И чтобы ты весь день лежала в постели, слышишь! – Дочь сделала свирепое лицо и приказала Лукерье: – Стой стеной у дверей и не впускай ни Глафиру, ни Дарью! От этих дам и у здорового человека голова кругом пойдет, а у больного тем более!.. – Настя встала и направилась к двери. На пороге остановилась и опять посмотрела на мать. – Завтрак и обед тебе принесут сюда, и больше никаких балов! – И добавила шепотом, переступая через порог: – Пропади она пропадом, эта светская жизнь!
За завтраком Насте пришлось выдержать новое испытание. Глафира и ее утренние гости, Фаддей и Дарья, вопросами ей не докучали, но смотрели на нее полными вселенской скорби глазами, как будто на безнадежно больную, и словно жить ей осталось дня два, не более...
Дядя Равиль, против ее ожиданий, появился только к вечеру. Оказывается, он задержался по делам в университете и очень огорчился, что не сможет сегодня поговорить с невесткой. Настя уговорила его не беспокоить мать, втайне преследуя другие цели: откровенно и без свидетелей обсудить, насколько вероятно открытие, сделанное отцом два года назад...
Они уединились в кабинете, и Настя, прежде чем начать разговор, проверила, насколько плотно закрыты двери и окна, подозревая, что Глафира не преминет поинтересоваться, что за тайные беседы ведут между собой дядька и его племянница.
Равиль выложил на стол папку с бумагами и достал из нее несколько мелко исписанных листков.
– Как я понимаю, Настя, ты скопировала всего лишь пять страниц из Костиного дневника?
– Да, я больше просто не успела, – повинилась Настя, – мама вошла в комнату, и мне пришлось спрятать дневник.
– Но почему ты ничего ей не рассказала?
– Папа просил меня не делать этого. Наверное, он опасался чего-то. Я не могу поверить, что он не доверял маме...
– Да, я тоже сомневаюсь в этом. Вероятно, в его дальнейших записях есть объяснение, почему Константин приказал держать все в секрете. Но мне непонятно другое обстоятельство. Почему его посланец объявился лишь спустя два года, где он был все это время и как ему удалось найти вас так далеко от Красноярска? Хотя это не так уж и трудно, думаю. Я подозреваю, что Костя догадывался, что ему грозит опасность, и часть документов оставил кому-то из своих рабочих с условием, что он передаст их вам, если с ним что-нибудь случится. Но почему этот человек так долго вас искал, об этом теперь можно только догадываться. Очевидно, он тоже чего-то боялся. – Равиль разложил бумаги на столе. – Как ты, наверное, догадываешься, в этих записях нет ничего интересного, я имею в виду ничего такого, что могло бы пролить свет на его решение отправиться в верховья Чирвизюля таким маленьким составом. Но на одно обстоятельство все-таки следует обратить внимание. Твой отец пишет, что у него есть подробная карта тех мест, а вот Райкович всячески это отрицает...
– Он не отрицает, дядя Равиль, он просто ничего не помнит, – Настя, несмотря ни на что, попыталась восстановить справедливость. – Вы же сами его расспрашивали.
– Но тем не менее завтра-послезавтра, как позволит время, я намерен встретиться с ним и поговорить об этом. За два года у меня к нему накопилось много вопросов. – Дядя Равиль задумчиво посмотрел на племянницу. – Ты говоришь, у тебя есть геологические образцы и существует вероятность, что они с того самого месторождения, которое открыл твой отец?
– Сейчас я принесу его дневник. Он у меня в саквояже с образцами.
– Пожалуй, я заберу и то, и другое, – сказал Равиль, – и за эти дни, пока я в Москве, попытаюсь разобраться, что к чему! Постой, постой! – остановил он племянницу, поспешившую к двери. – Это успеется! Лучше сядь со мной рядом и расскажи, что стряслось с вами и почему ты все-таки отказала графу?
– Господи, – Настя прижала ладони ко вдруг вспыхнувшим румянцем щекам. – Уже и вам все известно!
– Повсюду только об этом и говорят, – покачал головой Равиль. – Но соответствует ли преступление наказанию? Ты все хорошо обдумала, Настя?
– Все превратилось в такую неразбериху, дядя Равиль, что я сама не могу понять, где белое, а где черное.
Дядя Равиль обнял племянницу за плечи и привлек к себе.
– Я виноват перед тобой, Настя, – сказал он тихо и с удручающим видом покачал головой. – Я с самого начала знал, что не следует идти на поводу у твоего дедушки. И больше твоей матери был осведомлен о том, что граф Ратманов не имел никакого желания жениться ни на тебе, ни на ком-либо еще. И только условия завещания заставили его пойти на это. По моему мнению, мужчина ни в коем случае не должен жениться, если не имеет к этому никакого стремления. Сумеешь ли ты простить меня, что я не настоял и позволил Ольге затеять всю эту канитель?
– Дядя Равиль, вы совершенно не виноваты. Во всем виновата я одна. Кашу заварила я! А мама хотела мне счастья, и только! За что ж ее винить? Но теперь я не знаю, что делать! Сергей столько раз просил у меня прощения, но я не выслушала его, а вчера отказала окончательно...
– Настя, скажи честно, ты его любишь? – спросил ее Равиль и нахмурился.
