плотной разноцветной стеной окружили коммерческие киоски. Всего два часа он в столице, а уже голова идет кругом от шума, выхлопных газов, автомобильных пробок и нескончаемой людской суеты и толкотни.
Пока вода наполняла ванну, Алексей прошел в отцовский кабинет. Снял с книжных полок несколько толстых фолиантов, сложил их в стопку на столе, чтобы захватить с собой в Привольный. На столешнице, сделанной еще в начале прошлого века, на редкость добротной и удобной, лежал наполовину исписанный листок бумаги, какая-то фотография и ручка. Он подошел ближе. Мать взялась писать письмо одной из своих сестер, но какие-то более важные дела отвлекли ее, и письмо так и осталось незаконченным. Его внимание привлекла фотография, лежавшая лицевой стороной вниз, даже не сама фотография, а надпись на ней: «Это я в Привольном, с моей так и не состоявшейся невесткой».
Озадаченно хмыкнув, Алексей перевернул снимок.
С него смотрели улыбающиеся лица Лены и Эльвиры Андреевны, запечатленные во время одной из прогулок по роще. Фотография была сделана еще до их похода на прииск, об этом говорило то, что у Рогдая, пристроившегося в ногах у женщин, еще были целы оба уха.
Медленно положив снимок на прежнее место, Алексей опустился в широкое кожаное кресло. Придвинул к себе перекидной календарь, рассеянно перелистал его.
Он весь был в разноцветных пометках, сделанных рукой матери, испещрен номерами телефонов ее подруг, приятельниц и просто знакомых. На одном из листков он на мгновение остановился взглядом, машинально перебросил его и тут же вернулся обратно. Через весь лист красным фломастером была сделана запись:
«Лена, 15 августа...» Ниже виднелся адрес и два номера телефона, подчеркнутые жирной линией.
Алексей на всякий случай заглянул в свою записную книжку. Действительно, один из номеров соответствовал домашнему телефону Гангутов. Он знал его наизусть, тайком списав с Лениной записки, адресованной Эльвире Андреевне перед отъездом. Сделать это открыто он не решился, мать и так замучила его расспросами, на которые он не знал ответа.
Первый его вопрос, когда он очнулся от наркоза, был о Лене, пришла ли она? Мать пообещала, что девушка придет с минуты на минуту. Но она не появилась ни в этот день, ни в последующие. Мать недоуменно пожимала плечами и поясняла, что ничего не знает. Лена с отцом живут пока у Мухиных, дома не бывают, ей в связи с последними событиями неудобно беспокоить их. Алексей попытался разузнать у Наташи, но девчонка с невинным видом пояснила ему, что Лену чуть ли не каждый день видят в компании Германа и все в поселке говорят, что дело идет к свадьбе. О случившемся в доме Лены, о тяжелом ранении Македонца ему во всех подробностях поведал Остапенко. Он же сказал, что Германа освободили от расследования, так как в этом деле замешаны его ближайшие родственники. Серьезные проблемы поначалу были у Веры, поднявшей руку на мужа. Прокуратура даже возбудила уголовное дело, но потом отменила, признав, что она действовала в пределах необходимой самообороны. И все же Вера почти не выходила из дому.
Наталья безвылазно находилась рядом с ним, предупреждая все его желания. В конце концов ее хлопоты стали тяготить его, но Алексей не мог приказать девушке, искренне желавшей помочь ему, покинуть палату. Наконец он научился не слушать ее бесконечное щебетанье, а, уткнувшись в подушку, думать о своем. Вечером и ночью было легче. Дежурная фельдшер выпроваживала всех посетителей, и он был предоставлен самому себе и своим воспоминаниям. Горечь обиды и безвозвратной потери, которую он ощутил, узнав о будущей свадьбе Лены и Германа, не могли заслонить ни текущие дела лесхоза, которыми его пичкали каждый день заместители и главный инженер, ни интенсивная забота Натальи. Девчонка, похоже, опять воспылала надеждой и изо всех сил пыталась доказать свою любовь. Эти попытки приводили его в состояние еле сдерживаемой ярости, отчего хотелось вцепиться зубами в подушку и рвать ее на части. Но самым страшным потрясением для него стало известие об увольнении Лены из школы и ее отъезде в Москву.
В бешенстве он выхватил из рук матери записку, в которой девушка сообщала номер своего московского телефона, и, рявкнув на Наталью, которая пыталась угостить его домашней стряпней, кстати, очень вкусной, вышел из палаты. В этот же день он добился от главврача, чтобы его выписали из больницы, и попытался сделать все, чтобы вычеркнуть из сердца девушку с зелеными глазами. Он изматывал себя работой, сутками не выходил из леса. Возвратившись домой, он валился с ног от усталости, отмокал в ванне, а потом долгие часы не мог уснуть, вновь и вновь перебирая в памяти все, что они пережили вместе.
Он помнил, что изорвал записку на части, но однажды обнаружил ее на письменном столе, тщательно склеенную и разглаженную утюгом. Конечно, он демонстративно, на глазах у матери, разорвал ее снова и выбросил в мусорное ведро.
Мать, видя его состояние, не упоминала о Лене. Она тоже сильно переживала, что соседка не попрощалась с ней лично, а обошлась запиской. С Максимом Максимовичем перед отъездом Эльвира Андреевна встретилась, но он также терялся в догадках, почему его дочь слышать не хочет об Алексее.
Мать уехала через неделю после Гангутов, и вскоре Алексей получил от нее маленькое письмо, в котором не было ни слова о Лене или Максиме Максимовиче. Очевидно, они не горели желанием продолжать поселковые знакомства.
Однажды вечером он подошел к телефону и долго смотрел на диск, но так и не набрал Ленин номер. С тех пор это стало своеобразным ритуалом: он подходил к телефону, какое-то время смотрел на него, но не решался позвонить. Алексей неоднократно прокручивал в голове различные варианты разговора, но они так и остались невысказанными...
Алексей бросился в ванную, спохватившись, что не закрыл краны, и в последний момент успел предотвратить потоп: вода была уже вровень с краями ванны.
Приняв душ, Алексей надел свой старенький халат, оставшийся еще со студенческих времен, и вышел на кухню. Поставил на плиту чайник, опять подошел к телефону, решительно снял трубку и, не раздумывая больше ни минуты, набрал номер, который без запинки мог повторить в любое время суток, в любом состоянии.
Трубку взяла женщина, и Алексей удивился своему внезапно севшему голосу.
– Алло, здравствуйте, – сказал он решительно, – вы не могли бы пригласить к телефону Лену?
– Это вы, Герман? – вежливо осведомился голос. – К сожалению, Лены еще нет. Она будет часа через три. Если вам не трудно, перезвоните попозже.
Не попрощавшись, Алексей медленно положил трубку.
Выходит, милиционер уже отсвечивает в столице. Но если ему вежливо предлагают перезвонить попозже и до сих пор обращаются на «вы», значит, Лена пока не вышла за него замуж.
Алексей на бегу сбросил халат, переоделся в легкий светлый костюм, выскочил на лестничную площадку, и тут же вернулся, вспомнив, что не списал ее адрес с календаря.
Такси он поймал сразу и через двадцать минут входил во двор старого дома в центре Москвы. Двор густо зарос сиренью и акацией. Он подошел к подъезду, и непременные старушки на скамейке окинули его придирчивым взглядом, когда он спросил, здесь ли проживают Гангуты.
Гангуты проживали здесь, на третьем этаже. Бабули с любопытством проводили взглядом высокого молодого мужчину, который, получив необходимую информацию, в подъезд почему-то не пошел, а направился к детской площадке и, присев на край песочницы, закурил.
– Чегой-то он? – спросила одна из кумушек, в недоумении уставившись на подружек.
– Он, наверное, к Максимычу. Вишь, красавчик какой! По-моему, я его в какой-то передаче или в сериале видела, – предположила другая. – Кажись, про ментов или про спецназ!
– Нет, на артиста он не похож, – со знанием дела резюмировала третья. – Скорее всего, он к Елене, кавалер, хочет ее на улице дождаться.
– К Елене другой ходит, поздоровше, – опровергла ее самая зоркая бабуля.
А объект их споров нервно курил, сидя на краю песочницы, не решаясь сделать несколько шагов до подъезда. О времени прибытия Елены Максимовны Гангут он был осведомлен и решил дождаться ее во дворе, а там уж как обстоятельства сложатся, сможет ли он заговорить с ней или только посмотрит напоследок издали. На всякий случай он решил обзавестись букетом, если не получится лично встретиться, постарается передать его через бабушек.
