собственного носа! Но стоит вам получить щелчок по лбу, как тут же орете «Караул!» и бросаетесь за помощью к военным. А они, к вашему сведению, придерживаются здесь политики невмешательства. Свободу нельзя поднести людям на блюдечке, они сами должны ее взять. Рахимов это знает и, похоже, кое-чего уже достиг... – Максим добил поникшего Ташковского: – Вы хотели украсть нашу машину, не так ли? Не солдаты, а именно вы хотели угнать ее, чтобы скрыться в одиночку? Я прав?
Ташковский растерянно улыбнулся и развел руками.
– Я зашел в вестибюль, когда вы разговаривали с Костиным. Услышал про землетрясение, испугался и подумал, что нужно поскорее удирать из города.
– И вы решили бросить остальных на произвол судьбы?
Ташковский горестно вздохнул и едва заметно кивнул.
– Не понимаю, – сказал Максим с сожалением. – Я этого не понимаю. Вы – писатель, известная личность. Человек с железной волей, с которым, как я полагаю, никто не может сравниться в стрельбе, борьбе, пилотировании самолета. Что с вами случилось?
Ташковский плюхнулся на грязный матрац на полу, отвернулся к стене и сдавленно произнес:
– Идите к черту!
Максиму показалось, что он вот-вот зарыдает.
Глава 12
За ними пришли часа через четыре. Вытащили из камеры и погнали куда-то по коридору. Стены кабинета, куда их привели, были серо-зеленого цвета. Он был голым и мрачным, как и все подобные кабинеты. И так же обычен, как и фигура сидевшего за столом человека. Темные с прищуром глаза и равнодушный взгляд можно встретить в любой точке земного шара, там, где одни люди пытаются упрятать за решетку других людей. И будь они хоть раскосые, хоть темнокожие, хоть рыжие, хоть блондины, суть у них одна, а все прочее не имеет никакого значения.
Человек долго и бесстрастно разглядывал арестованных, затем, почти не повернув головы, произнес в темноту за своей спиной:
– Дурак! Они мне нужны поодиночке. Уведи вот этого!
Он ткнул авторучкой в Максима, и того немедленно вывели из кабинета и водворили в камеру.
Щелкнул ключ в замке, и Максим остался один.
Опустившись на матрац, он стал размышлять о том, что с ним будет, если он попадет в руки молодчиков Садыкова. Но это странным образом его почти не беспокоило. А вот саднящее чувство вины, которое он испытывал с того самого момента, когда в порыве отчаяния сообщил службе охраны гостиницы, что Ксения стащила у него бумажник, стало еще сильнее. Он ощущал необъяснимое волнение. И стоило ему подумать, что Ксения наверняка еще жива и, возможно, вспоминает прошедшую ночь и то, что произошло между ними, как Максима затрясло, будто в лихорадке. Он шепотом выругался, но без прежней злости, потому что понял, как сильно ему хочется вновь встретиться с ней, живой и здоровой. Только вряд ли он доживет до рассвета, если Садыков узнает, что за птица залетела в его клетку. Одна надежда на Рахимова...
Максим прислушался. Похоже, пушки не возобновляли стрельбы, и он не имел представления, где сейчас находятся войска оппозиции. Если Рахимов в самом скором времени не захватит Ашкен, Максима в лучшем случае расстреляют, в худшем – он повторит судьбу Мамедова. Но есть и третий вариант: погибнуть под развалинами, когда начнется землетрясение.
Внезапно он почувствовал страшную усталость. Казалось, если не заснет сейчас, то сойдет с ума.
Максим не стал противиться организму, вытянулся на матраце и заснул.
Его грубо разбудили, когда серый рассвет забрезжил в оконце под потолком. Снова повели по коридору и грубо втолкнули в ту же мрачную комнатенку с грязными стенами. Ташковского в ней не было, а сидевший за столом человек вытер лоснившуюся физиономию носовым платком и улыбнулся:
– Входите, господин Богуш. Присаживайтесь.
Это звучало не как приглашение, а как приказ.
Максим сел на жесткий стул и положил ногу на ногу, попытавшись сделать это непринужденно. Человек едва заметно усмехнулся и заговорил по-русски почти без акцента:
– Я – следователь военной прокуратуры Нураев. Как вы находите мой русский, господин Богуш? Я ведь преподавал его почти десять лет, пока не закончил в Ашхабаде юридический факультет университета.
– Прекрасный русский, – пожал плечами Максим.
– Очень приятно, – улыбнулся следователь, продемонстрировав целый ряд золотых зубов. – Надеюсь, мы поймем друг друга. Когда вы последний раз встречались с генералом Катаевым?
– Я слишком мелкая сошка, чтобы встречаться с генералами, – усмехнулся Максим.
– А с Верьясовым? Советником посла Сергеем Верьясовым?
– Тем более. Я просто не знаю такого человека.
Нураев смерил его тяжелым взглядом исподлобья и посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги.
Не поднимая глаз, спросил:
– Когда вас завербовала американская разведка?
– Черт возьми! – взорвался Максим. – Что за чепуху вы несете, милейший?
Нураев резко поднял голову и злобно зыркнул на Максима:
– Значит, вы состоите в российской? Вы русский шпион?
– Вы с ума сошли! Что за бред сивой кобылы? Какой я шпион?
Нураев снисходительно улыбнулся:
– Интересно, с какой тогда целью вы переоделись в этот халат, Богуш? Но можете не отвечать. Мы знаем, под чьей «крышей» вы работаете и что на самом деле собой представляете. Мы также знаем, что военные с базы тесно сотрудничают с Рахимовым, чтобы свергнуть законное правительство Фархата Арипова.
– Почему ж тогда мне доверили монтировать охранную сигнализацию в президентском дворце? – Максим окинул Нураева скептическим взглядом. – Или вам по какой-то причине именно сейчас понадобился козел отпущения в виде российского шпиона? Решили доказать, что не дремлете и мышей пока ловите?
Нураев скривился в ухмылке:
– Вы очень крупная мышка, гражданин Богуш. Но мы лишь вчера получили задание заняться вами вплотную. К сожалению, из-за дипломатического статуса мы не сумели вовремя арестовать некоторых ваших приятелей из посольства. Но наш МИД посылает официальный протест в Москву по поводу их деятельности, несовместимой с законами нашей республики. И ваш дружок Верьясов уже объявлен персоной нон грата. – Нураев вновь щедро блеснул зубами. – Видите, латынь я тоже не забыл. Неплохо для тупого азиата, а?
– Очень подходящее выражение, – заметил сухо Максим, не акцентируя, какое именно высказывание Нураева имел в виду.
Тот вздохнул и смерил его взглядом учителя, взирающего на строптивого ученика.
– Не стоит оскорблять меня, Богуш. Ваш сообщник, этот Ташковский, одновременно российский и украинский агент, и он уже во всем признался. Хохлы вообще-то слабаки, хотя и очень упрямы, вы согласны?
– В чем он признался? Он такой же шпион, Нураев, как вы – мать Тереза! – Максим машинально провел ладонью по столу и ощутил под ней влагу. Взглянув на ладонь, обнаружил, что она в крови. И тогда он с ненавистью посмотрел на Нураева.
Тот усмехнулся:
– Да-да, гражданин Богуш, он во всем сознался.
Затем следователь вытащил из кожаной папки чистый лист бумаги, аккуратно разложил его перед собой и, подняв ручку, посмотрел на Максима:
– Итак, начнем? Когда вы в последний раз видели Верьясова?
– Я никогда не видел Верьясова.
– Когда вы в последний раз видели генерала Катаева?
– Я никогда не видел генерала Катаева, – в тон ему повторил Максим.
Нураев положил ручку на стол и вкрадчиво произнес:
– Ну что, может, проверим, упрямее ли вы своего сообщника? Или все-таки посговорчивее? Для вас это
