плакала. Взяла в руки документ, подняла на Максима абсолютно сухие глаза, но взгляд ее был чужим и отстраненным. Такой Максим ее еще не видел. Ксения положила удостоверение в карман куртки, затем приняла из рук Максима камеру и с профессиональной тщательностью осмотрела ее. Удивительно, но оптика не пострадала. Ксения включила камеру. Аккумуляторы оказались заряженными, и она работала...
Максим и Костин молча наблюдали за ней. Женщина подняла камеру на плечо. Чувствовалось, что она тяжеловата для нее. Но Ксения, закусив губу от напряжения, принялась снимать взорванный бэтээр, изуродованные трупы... Потом она уселась прямо на песок, вперемешку с камнями усыпавший дорогу, и бесстрастно наблюдала, как Максим с Костиным копают яму и стаскивают туда тела убитых. Когда над могилой вырос невысокий холмик, она вновь взяла в руки камеру...
Ташковский, который не мог носить камни руками, подкатывал их к могиле ногами. Ксения выложила из них невысокую пирамидку. Потом тихо попросила Максима:
– Ты – человек военный, запомни, пожалуйста, ориентиры. Я думаю, мы сюда еще вернемся.
Через десять минут джип опять мчался по направлению к российской военной базе. До взрыва перемычки оставалось чуть больше шестнадцати часов...
Глава 21
Анюта наблюдала за тем, что происходит снаружи, в щелку крохотной сараюшки, сооруженной на дне карьера из кусков ржавого железа, вероятно, для сторожа, охранявшего здесь в былые времена технику. Ни сторожа, ни самой техники не осталось и в помине. Сейчас по дну карьера сновали военные грузовики, и все еще много было солдат, хотя с рассветом количество их значительно поубавилось.
За ее спиной на грязном полу сидела растрепанная, с подбитым глазом Галина Ивановна и тихо выла, перемежая вопли ругательствами и возмущенными тирадами на украинском языке. Но Анюта давно уже перестала обращать на нее внимание.
Гораздо больше ее занимало то, что происходит на воле.
Офицер, который затолкал их в сарай, к счастью, не оставил часового. Дверь просто подперли ржавым обрубком рельса. Когда их схватили и повели к карьеру, Галина Ивановна причитала без умолку, стараясь уговорить солдат. Объясняла, что не она убила их товарища, но никто не обращал на ее крики внимания. Солдаты плохо понимали русский язык, а может, настолько отупели от усталости и голода, что почти перестали воспринимать все, кроме ругани командиров.
Пленниц довели до сараюшки, заперли там и, похоже, тут же забыли о них. Не в силах больше выносить визгливый речитатив Галины Ивановны, Анюта повернулась к ней.
– Господи, когда вы наконец уйметесь? – спросила она устало. – Вы хотите, чтоб вам заткнули глотку пулей? Они это сделают, когда начнут сходить с ума от ваших воплей.
Галина Ивановна моментально захлопнула рот.
Но ненадолго.
– Это невыносимо! Как вы все это терпите! – Она страдальчески скривила свое полное лицо, которое за эти дни значительно уменьшилось в объеме, а кожа повисла складками. Когда Галина Ивановна смотрелась в зеркало, она всякий раз охала в отчаянии, словно проблемы с лицом огорчали ее гораздо больше, чем их весьма незавидное положение.
Она поерзала широким задом по полу, принимая более удобную позу, и проворчала:
– Я найду, куда пожаловаться, когда вернусь домой. Так нельзя обращаться с гражданами другого государства. Разве мы виноваты, что у них началась война? Я ехала сюда с добрыми намерениями закупить у них большую партию хлопка для нашей фабрики. Они же чуть не изнасиловали меня, избили...
– Скажите спасибо, что не убили! – взорвалась Анюта. – Вы застрелили их товарища. И если они разберутся, кто это сделал, вам не поздоровится.
– Но откуда они узнают? – возразила хохлушка. – Они думают, что это азер, как его? Масхатов?
– Думают, – Анюта презрительно улыбнулась, – но до поры до времени. Пока я им не скажу.
Галина Ивановна открыла рот от изумления:
– Вы что ж, и вправду продадите меня, милочка? – Она осеклась, увидев выражение глаз Анюты.
– Скажу все, как было, если вы не заткнетесь. – Анюта угрожающе сжала кулаки. – Вы убили не только солдата, но и Аскера. Это вы застрелили его и кололи штыком, а не эти гады, – ткнула она пальцем в сторону карьера. – Аскер был неплохим человеком. Может, не очень смелым, но кто сейчас смелый? Он не заслужил подобной смерти. Я вам этого не прощу. Так что берегитесь и не злите меня.
Она говорила медленно, спокойным ровным голосом. Хотя лучше бы кричала. Это было бы понятнее Галине Ивановне. Но та все же ощутила угрозу в голосе Анюты. И до нее в конце концов дошло, что девушка не шутит. Глаза хохлушки налились ужасом. Она отодвинулась в дальний угол сарая.
Анюта видела, какое впечатление произвели ее слова на Галину Ивановну, и удивлялась самой себе. Никогда прежде она ни на кого не набрасывалась с такой яростью. Слишком долго профессиональная выучка заставляла ее сдерживать свои чувства. Ведь даже встретив Костина, она никак не показала, что очень рада видеть его. И она сказала неправду Максиму. Ну, о том, что в Хороге у них ничего не было. Анюта влюбилась в Костина без памяти с первого взгляда, с первого слова, обращенного к ней. И у них было всего три дня. Три дня безумной, никогда прежде не испытанной страсти. В ресторане Костин моментально узнал ее, но не показал виду, не выдал ни единым словом, что они были когда-то близки. И это поначалу обидело Анюту, но потом она поняла, что Юрий Иванович не хотел становиться яблоком раздора. А она так и не успела объяснить ему, что Максим был для нее всего лишь отдушиной в череде серых, тоскливых будней...
И тоска по несбывшейся любви, замешенная на усталости и тревоге за судьбу любимого человека, вдруг вылилась в эту необузданную ярость. Анюта с наслаждением выплескивала свой гнев на непорядочную бабу. Девушка чувствовала в ней скрытую опасность, но понимала, что в данный момент она гораздо сильнее и увереннее этой сволочной тетки с перекошенным от страха лицом. Анюта смотрела на ее оплывшее тело, двойной подбородок, презрительно-хитроватый взгляд и даже представить себе не могла, что кто-то мог любить эту фурию, нежно обнимать ее толстые плечи, целовать тонкие губы... Дело даже не в фигуре, а в сути. Галина Ивановна никак не вписывалась в образ любящей, готовой жертвовать всем ради любви женщины... Нет, она скорее зубами порвет, чем что-то отдаст...
Анюта отвернулась от хохлушки и вновь посмотрела в щель. Никто по-прежнему не обращал внимания на их сараюшку. Анюта отошла от двери и решила осмотреть раны на ногах от солдатских штыков. Она выдернула из рук Галины Ивановны сумочку, которую та прижимала к груди, и вывалила ее содержимое на один из ящиков, валявшихся в углу сарая. Среди обычного женского барахла – помады, туши для ресниц, расчески, пудреницы с зеркальцем, ручки, записной книжки и кошелька – Анюта обнаружила пузырек с аспирином, пакет женских прокладок и несвежий носовой платок со следами губной помады.
Галина Ивановна молча наблюдала, как Анюта роется в содержимом ее сумки. Девушка заметила ее взгляд и с издевкой сказала:
– Не бойтесь, кошелек я не трону!
Штыковые порезы оказались неглубокими, но они все еще кровоточили, а при такой жаре могли быстро загноиться. Анюта вытерла кровь прокладками, оторвала от подола рубахи две длинные ленты и, как могла, перевязала раны. Затем натянула джинсы, взяла пузырек, вытряхнула на ладонь две таблетки и с трудом проглотила их без воды.
– Не стройте из себя мокрую курицу, обработайте раны, – приказала она Галине Ивановне и бросила ей на колени оставшиеся прокладки, носовой платок и пузырек с аспирином.
Анюта опять долго наблюдала за тем, что происходит снаружи. Тени откосов и бетонных столбов разрушенной линии электропередачи стали короче. Она поняла, что приближается полдень. Жара становилась невыносимой. Пот струился у Анюты по лицу и ложбинке на спине.
Наконец ей надоело пустое созерцание. Тем более что ничего нового за стенами их тюрьмы не происходило. Анюта отошла от двери и принялась обследовать сарай изнутри. Галина Ивановна молча сидела в своем углу. Прокладки, платок и пузырек с аспирином лежали у нее на коленях, и она, кажется, даже не притронулась к ним. Она уставилась выпученными от страха глазами в одну точку и только слегка шевелила губами. Вероятно, молилась.
Демонстративно не обращая на нее внимания, Анюта обошла по периметру их убогую хижину,
