неловко дать от ворот поворот Егору...
– Сочувствую ему. – Максим слегка отодвинулся, и голос его звучал подчеркнуто сухо.
– Что-то не похоже, – произнесла Ксения насмешливо.
– С чего это ты решила? Ты ведь меня совсем не знаешь.
– Почему же? – Она подвинулась к нему. – Я постоянно наблюдаю за тобой. Разве не заметно?
– Заметно, – ответил он тихо. – Ты думаешь обо мне все время.
– Да, я думаю о тебе все время, – повторила она как эхо и испугалась: слишком уж ее слова походили на признание.
– Ксюша, – почти простонал Максим и обнял ее. – Ты вспоминала о нашей ночи? – И похолодел: вдруг она скажет, что это для нее не важно?
Она ответила ему тихо, почти шепотом, но он все же расслышал:
– Да. Вспоминала. А ты?
И хотя Ксения заранее знала ответ, те мгновения, что он молчал, показались ей вечностью.
– Да. Все это время.
Его губы были слишком горячими, а руки настойчивыми, и Ксения опять потеряла голову.
Она прижалась к нему всем телом, желая только одного – чтобы ни одна сволочь не вздумала проверить, чем сейчас занимаются пленники, и не противилась, когда он опустил ее на халат и прошептал:
– И что это за судьба у нас такая – любить друг друга на полу? Мы когда-нибудь сможем сделать это на нормальной постели?
Она прижалась губами к его уху и прошептала:
– Ради бога, не болтай лишнего! Я, Ксения Остроумова, приказываю тебе, не останавливайся!
– Так вас зовут Ксения Остроумова? – язвительно прошептал он в ответ. – Наконец-то вы в этом признались! – И он вошел в нее, да так, что она вынуждена была прикусить ладонь, чтобы не закричать от восторга.
Глава 23
«Господи, это безумие!» – думала Ксения, обнимая его за плечи и радуясь долгожданной близости, как никогда и ничему в жизни не радовалась. Кто угодно мог застать их за этим занятием. Разумеется, вполне нормально для часовых – завалиться в комнату, если они сочтут, что долетающие до них звуки весьма подозрительны. Но Ксения надеялась, что они не слишком шумят. По крайней мере, в номере Максима они вели себя во сто крат безумнее и наверняка всполошили всю гостиницу. Но она почему-то подумала об этом только теперь, хотя Садыков успел ей популярно объяснить, как называется то, чем они занимались с Максимом на его слишком скрипучей кровати.
Еще она знала, что Максиму нелегко даются сегодняшние упражнения, но предпочитала об этом не думать. «Сегодня мы можем умереть, – стучало в ее голове, – сегодня мы в последний раз любим друг друга». Ей очень нравилось шептать про себя эти слова: «любим друг друга», но она так и не решилась произнести их вслух. Зачем эти глупые признания, когда жизнь держится на волоске и зависит от прихоти какого-то Чингиса.
Максим приблизил свое лицо к ее лицу и проговорил, задыхаясь:
– Как я хочу увести тебя отсюда! Господи, дай мне сил, и я сделаю это.
Она все же не сдержалась, ойкнула от восторга и прикусила губу. Максим покинул ее тело и теперь лежал рядом, нежно поглаживая ее грудь и восстанавливая дыхание. Ксения прижалась к нему спиной и закрыла глаза. Ей хотелось плакать от счастья. Как она могла жить без него все эти долгие годы? Как смела проводить ночи с другими мужчинами, которые не стоили даже кончика его мизинца?
Его горячее, твердое тело опять прижималось к ней, и все сильнее и сильнее.
– Максим, – простонала она едва слышно, – не дразни меня...
– Но у меня же стресс, мне надо лечиться. – Он прикусил ей мочку уха и медленно втянул ее в рот. – М-м-м, как сладко! – Он вновь перевернул ее на спину, горячая рука скользнула между ног... – Ксюша, радость моя! Я опять хочу тебя!
И она покорно выгнулась ему навстречу. А Максим, похоже, совсем забыл про боль и любил ее столь же жадно и неистово, как в ту ночь. И Ксения надеялась, что только с ней он так горяч и нетерпелив, столь дерзок и стремителен в атаках, во время которых не умирают, а возрождаются, освобождаясь и очищаясь от прежних обид и подозрений.
Слезы текли из-под закрытых век Ксении. В комнате было абсолютно темно, и она не опасалась, что Максим заметит, как она плачет. Оказывается, она совсем не знала себя. И только с этим человеком она открыла себя настоящую, такую, какой ее создала природа!
Наконец Ксения успокоилась и заснула на плече любимого. Ее любимого мужчины...
Максим вздохнул, прижал худенькое тело Ксении к себе и прошептал:
– Мы выберемся отсюда, Ксюша, обязательно выберемся! – и тоже заснул. А во сне видел мать, молодую, красивую. Она доила корову и все пыталась напоить его парным молоком...
Ксения лежала очень тихо, но Максим знал, что она проснулась, по тем почти неуловимым движениям и вздохам, которые выдают проснувшегося, но не желающего, чтобы об этом узнали другие, человека.
Так они лежали долго, несколько часов. Ксения прижималась к нему спиной, он изредка целовал ее в плечо и гладил обнаженное бедро. За все это время они не произнесли ни единого слова, и Максим втайне недоумевал: неужто она опять отстранилась от него, на этот раз только в мыслях, не имея возможности сбежать?
Подумал об этом и испугался. Похоже, он окончательно потерял из-за нее голову.
Да, конечно, все, что он пережил с ней, было потрясающим, непохожим на все его прежние ощущения. Это его и пугало: никогда он себя не чувствовал настолько зависимым от женщины, от ее настроения, желаний, капризов...
Черт побери! На мгновение Максим пожалел, что встретил ее. Но она рядом с ним тихо охнула и, развернувшись к нему лицом, обняла за плечи. И Максим понял, что дороже ее, Ксении Остроумовой, у него нет никого на свете. Непостижимая, непредсказуемая, таинственная и вместе с тем самая открытая для него женщина. И он, пожалуй, не переживет, если вновь потеряет ее.
Ну почему господь послал именно ее? Гордую, высокомерную, упрямую и вместе с тем ранимую и нежную? Почему именно ее, ту, которая ни в чем не дает ему спуска и не восхищается тем, отчего заходились в восторге его бывшие симпатии. Они так хотели нравиться ему в своих сног-сшибательных нарядах, дорогом белье и боевой раскраске, которой позавидовал бы индейский воин. Да, по части раскраски Ксения, несомненно, проигрывала. В грязной куртке, рваной рубашке и в пыльных кроссовках, она, может, и произвела бы отталкивающее впечатление, но ни грязь, ни пыль не могли скрыть чудесного сияния ее глаз и той ослепительной улыбки, которой она изредка одаривала своих друзей, и его в том числе.
Никогда он не ощущал такой нежности к женщине. Нежности, от которой щипало в горле. Он был совершенно беззащитен перед ней. И любое ее неосторожное слово причиняло ему боль, заставляло обижаться на нее. В эти моменты он чувствовал себя маленьким, беспомощным кутенком, оказавшимся на проезжей части дороги... И испытывал самое настоящее счастье, если она обращалась к нему за помощью, искала его защиты... Но сейчас он был счастлив вдвойне, потому что понял: нет, она больше никогда не убежит от него, потому что вернулась, когда его жизни угрожала опасность. Вернулась, чтобы умереть вместе с ним. Она ведь и предполагать не могла, что Максим Богуш окажется двужильным и его не так-то просто убить...
Он слегка переменил положение. Страшно хотелось курить, но солдаты отобрали у него сигареты. Мысли о курении заслонили даже боль от побоев. Он почти забыл про свои болячки. По крайней мере, они не должны помешать его планам оказаться вновь на свободе.
– Как ты думаешь, когда они придут за нами? – неожиданно подала голос Ксения. – Мне кажется, этот чертов Чингис вряд ли покажется. Слышишь? – Она приподняла голову. – Снова стреляют!
Максим прислушался и различил звуки далекой канонады.
– Опять схлестнулись, – произнес он устало, – только кто кого давит на этот раз, Рахимов Арипова или
