– Нет, просто передам пару слов от ребят.
– Ладно, только самих ребят не приводи.
– Не боись, этим кабронам здесь делать нечего. – Чоло стал пить длинными глотками, потом, будто впервые рассмотрев бугенвиллию, почти полностью закрывшую окно своими листьями, сказал с удивлением: – Вот живучая паразитка, а?
– Ага.
– Я на нее уже раз сто помочился!
– Большеньки-меньшеньки, как говорит Нена.
– Ох уж эта Нена! – Чоло пригладил свои длинные, волнистые волосы, в очередной раз отпил пива и закурил сигарету. По комнате разлился сладковатый запах марихуаны.
– А знаешь ли ты, друг мой Санди, что я влюблен в твою двоюродную сестру?
– А?
– Ты чего смеешься, каброн?
– Я не смеюсь, – сказал Давид, не в силах сдержать улыбку. – Просто любовь зла, Чоло!
– Да ты в своей Чакале вообще влюбился в чужую бабу!
Давид перевел взгляд на ночное небо, продолжая улыбаться; о Карлоте Амалии он уже даже не вспоминал, для него теперь существовала только Дженис Джоплин. Оба замолчали, раздумывая о том, какая коварная штука любовь, особенно если речь идет о такой шальной и самовольной девчонке, как Мария Фернанда.
– А Нена знает?
– Уж давно, с прошлого года, и Чато тоже.
– А ему-то зачем сказал?
– Как это зачем? Когда ухаживаешь за сестрой партизана, приходится учитывать, что он может подослать к тебе целый вооруженный отряд и отделать так, что родная мать не узнает!
– Значит, Нена не сказала тебе «да»?
– Она не сказала ни «да», ни «нет»!
– Сестра мне говорила, что хочет уехать учиться в Гвадалахару.
– Знаю…
– И что ты собираешься делать?
– Лапу сосать! Она ведь теперь даже встречаться со мной отказывается!
– В понедельник Нена заберет меня с работы к врачу, хочет, чтобы у меня рот больше не оставался открытым и зубы не торчали. Ты можешь поехать с нами.
– Постой, как это?
– Ты же хотел увидеться с ней!
– Ну да!
– Так вот, пока мной будет заниматься коновал, вы двое пообщаетесь.
– Годится! – И они договорились встретиться в шесть вечера на складе пиломатериалов.
На следующий день, в воскресенье, Давид, как обычно, играл в бейсбол – подавал за команду Грегорио. Он занимался этим не столько ради своего возвращения в большой спорт, а скорее стараясь угодить дяде. Грегорио до сих пор дулся на племянника за промашку, из-за которой его выгнали из «Доджерс».
– Как ты мог позволить себе напиться? Зачем ты пил, зная, что тебе нельзя? Я-то боялся, тебя не возьмут из-за слуховых галлюцинаций, но уж никак не ожидал, что ты мне подложишь такое дерьмо! – Давид признавал дядину правоту, но по другой причине; ему было плевать на «Доджерс», зато страстно хотелось видеть Дженис и всеми правдами и неправдами скопить деньги, чтобы вернуться на бульвар Сансет. С того дня, как он переехал в домик на холме, Грегорио каждое воскресенье упрашивал его сыграть за кульяканских «Лос-Томатерос» или любой другой бейсбольный клуб тихоокеанской лиги, но Давид не соглашался, оправдывая свой отказ тем, что это может быть небезопасно.
– Я не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из Чакалы, дядя Грегорио.
– Вряд ли здесь шляются твои чертовы земляки, не говоря уж о том, что они приедут специально надрать тебе задницу!
Сегодня игра началась в одиннадцать, когда солнце уже палило немилосердно. После того как Чоло заменил новый кэтчер, Давид не подружился больше ни с кем из игроков и даже не пытался запомнить их имена и прозвища. Он продолжал выходить на поле, поскольку это было в интересах дядиной команды, и бросал свои «страйки», чтобы потрафить Грегорио. После матча Давид отправился прямиком в свой домик на холме, в ближайшем магазине купил ветчины, сыра и три упаковки пива. Дома он занялся укладкой пива на лед: в отрезанную от двухсотлитровой бочки половину аккуратно уложил сначала слой льда, затем бутылки с пивом, снова лед и снова пиво. В соседнем доме проживали мелкие наркос, которые, если не работали на своих плантациях в сьерре, занимались тем, что швыряли вырученные деньги налево и направо, закрывались в ресторане, кутили и спаивали играющих для них музыкантов. А заканчивали гульбу в «Бермудском треугольнике» вместе с такими же горькими пьяницами. Однако сейчас наступило время рабочего сезона на плантациях, и в доме по соседству царили покой и тишина. День был праздничный – воскрешенной Елены Троянской, – и жара стояла невыносимая.
Окно и белая облупленная веранда утопали в зарослях бугенвиллии. Давид в самом благодушном настроении сидел в одном из кресел-качалок голый по пояс и слушал звучащую по радио «Бай-бай, беби». Он начал вторую бутылку пива, когда напротив дома остановился серый «ЛТД». Что за черт? Затемненные стекла машины мешали ему разглядеть лица пассажиров. Может, это Чоло шикует? Из машины доносилась музыка из включенной на всю громкость магнитолы. Или Чато? Видимо, на «ЛТД» стоял очень мощный кондиционер, потому что его гудение слышалось даже сквозь музыку. Сердце Давида встрепенулось – это Дженис! В тот же миг дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, из машины вышел высокий мужчина в клетчатой рубашке и ковбойской шляпе и крикнул Давиду:
– Наконец-то я тебя отыскал, ублюдок! – Давид увидел, как мужчина вставляет в автомат черный рожок, и тут же узнал его – это был Сидронио Кастро, старший брат Рохелио! Прежде чем он успел прицелиться, Давид метнул ему в голову пивную бутылку. Сидронио рухнул на землю, беспорядочно стреляя в воздух. «Отними у него оружие! – завопила бессмертная часть Давида. – Добей его! Каждый раненный тобой человек может стать твоим палачом! – Давид побежал через дом на задний дворик, а голос продолжал надрываться: – Не убегай от них, хуже они тебе уже не сделают! – Давид не обращал на него внимания и, недолго думая, перемахнул через ограду – как раз вовремя, потому что выбежавший вслед за ним шофер Сидронио разрядил свой пистолет поверх того места, где он упал на землю – Остановись, трус несчастный! – твердил свое голос. – Бьющий первым бьет два раза!»
Шофер, очень толстый мужчина, сопя, взобрался на ограду и увидел только, как сверкают пятки Давида, который улепетывал через пустырь в сторону ближайшей улочки.
«Достану», – подумал он, нажал на спусковой крючок, но услышал только металлическое: клик! Давид уже почти вскарабкался по краю обрыва. Мать твою! Пока шофер вставлял новую обойму, его цель пропала из виду; он несколько раз выстрелил вслед, но Давиду эта неприцельная пальба была уже не страшна. Тогда толстяк решил, что ему со своим весом беглеца не догнать, и вернулся на веранду, где Сидронио уже пришел в себя, но его разбитая голова сильно кровоточила. Шоферу пришлось помочь ему подняться на ноги. Они сели в машину и попытались преследовать Давида, но бесполезно: улочки были такие ухабистые, что годились разве что для съемок рекламы «Мальборо».
Когда Чоло Мохардин подъехал к дому на своем пикапе, запах пороха в воздухе еще не развеялся. Что за черт, недоумевал он, с тревогой разглядывая пулевые отметины на стенах веранды, бак с бутылками пива, распахнутую настежь входную дверь, шуршащий помехами продырявленный радиоприемник, разбросанные пустые гильзы и кровь на полу, h наконец решил, что, наверное, полиция добралась до обоих двоюродных братьев. Поэтому, не теряя времени на дальнейшее выяснение обстоятельств, он выключил радио и направился к выходу. «Вот гадство», – подумал Чоло, но прежде чем исчезнуть, вдруг остановился, вернулся и взял со льда три бутылки.
– Чертовы соседи, – произнес он вслух. – Ни один даже не вышел посмотреть, что за шум!
7
Из домика на холме Чоло поехал прямиком к Марии Фернанде. Она поняла его с полуслова и, не раздумывая, решила сообщить в полицию, но отец охладил ее порыв:
