– Да.
– Поговори с ним в первую очередь!
На следующий день у двери камеры остановился Ананасовый Нектар.
– Валенсуэла, лучше тянуть не лямку, а за сиськи мамку, подпиши-ка здесь. – И протянул сквозь решетку какую-то бумагу.
Давид лежал совсем без сил; он сделал попытку подняться, но его остановил Бакасегуа, молодой индеец, сидящий возле своей стопки комиксов.
– Нет, – сказал он и отмахнулся от Ананасового Нектара, – товарищ не будет подписывать.
– Это почему же?
– Потому что нам не хочется.
– Очень хорошо, великий вождь Бдительный Бык! – И охранник удалился как ни в чем не бывало. Давид мучился от невыносимых болей во всем теле, он едва притронулся к завтраку, и силы покидали его прямо на глазах.
– Так, значит, ты родственник Фонсеки? – спросил Бакасегуа. Давид кивнул. – Сегодня с воли передали статью из газеты, где говорится, что вы были вместе в Альтате, когда он погиб. – Давид ничего не ответил. – До сих пор мы считали, что его схватили на автовокзале Масатлана при выходе из автобуса.
«Несчастный Чато, как они надоели со своими дурацкими расспросами – жил ли он в Коль-Попе, изучал ли экономику, был ли образованным человеком, – будто больше не о чем поговорить!»
– Товарищ, по глазам вижу, что в душе у тебя настоящая буря, значение которой не поддается моему пониманию, но, если хочешь знать, тучи клубятся тяжелые и черные и пока не движутся с места!
«Нам еще только не хватало индейского шамана!» – возмутилась карма.
– Я не верю, что тебя подослали шпионить за нами, и мне до фени, что думает Элвер Лоса!
Давид едва сдерживался, чтобы не начать расспрашивать Бакасегуа о его друзьях.
«Чего ты ждешь? – подначил Давида внутренний голос. – Или ты не хочешь увидеть свою Дженис?» – «Думаешь, они выпустят меня, если я разведаю то, что им нужно?» – «Попытка не пытка, а если будешь сидеть сложа руки, то никогда этого не узнаешь!»
Накануне Лоса заявил Бакасегуа по поводу Давида:
– Меня не обманет ни один шпион, товарищ, Лоса видит дальше своего носа! Этот хамелеон только прикидывается пай-мальчиком, увидишь, что скоро его поведут докладывать. Маскареньо каброн, он готов убить одного из своих, чтобы провести нас. Кто поверит, что этот доносчик вдруг занемог? И пусть кому- нибудь другому рассказывают, что его кличка Санди! – Бакасегуа думал иначе, но молчал, как настоящий партизан.
– Пойду повешу сушиться трусы – увидимся, товарищ!
«Если меня не выпустят, Дженис должна приехать ко мне на свидание», – подумал Давид. «Выбрось это из головы, она там у себя, наверно, считается сумасшедшей!» – «Помнишь ее на фотке со своим папой, которую показывала мне Нена? Дженис совсем маленькая, рядом стоит сестра, а папа сидит на диване. Нена хотела подарить мне эту фотографию, но как раз в тот день мне пришлось спасаться от Сидронио». – «Мы все родились в приличных семьях». – «Она была красивой девочкой». – «Мы должны вернуться в Чакалу!» – «Поедем после, вместе с Дженис». – «Да, но с Чакалой мы должны закончить еще до свадьбы!»
– Чертовы марсиане! – В камеру вошел Роллинг. Давид не пошевелился. – В науке они продвинулись далеко вперед, но у них совсем нет поэтов, а поскольку мы, мексиканцы, хорошие стихотворцы, они хотят нас уничтожить! – Сумасшедший отошел в угол и долго мочился. Давид только на секунду потерял бдительность, и в то же мгновение Роллинг накинулся на него. – Хватит отрицать, что ты один из них, каброн! – Давид безуспешно отбивался, силенок по-прежнему не хватало. – Маска, я тебя знаю! – Уже задыхаясь, Давид сделал последнее отчаянное усилие. – Ах, вот ты как!
– Стой, каброн! – выкрикнул Бакасегуа, который пришел в камеру за комиксами. Роллинг выпустил свою жертву и улыбнулся. – Слушай меня внимательно: если еще хоть раз тронешь товарища, будешь иметь дело со мной! – На лице Роллинга застыла плутоватая улыбка.
Давид шумно дышал, кашлял и нащупывал, что бы бросить, но под руку ничего не попадалось. Потом с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел вместе с Бакасегуа на сушильный двор.
Всю ночь шел дождь, и комары не давали покоя.
– Там, где ты жил, – красиво? – Бакасегуа оторвался от сборника комиксов «Холостяцкая жизнь».
– Да, красиво, река делает изгиб, и полно всякой растительности. – Ветер шевелил края сохнущей одежды. У нас в деревне тоже красиво, все дома вокруг площади одинаковые, белые, с крытым крыльцом, и тюрьма своя есть!
– В нашей деревне нет ни тюрьмы, ничего такого, и вообще это хутор из шести хижин; моя хижина прохладная, жена, наверно, сейчас дома.
– У тебя есть жена?
– Ее зовут Марина Буйтимеа, а у тебя есть жена?
– Есть, ее зовут Дженис Джоплин.
«Вот это мне нравится! – насмешливо вставила карма. – Правильно, нельзя себя недооценивать!»
– Временами, когда идет дождь, жена мне снится.
– И вчера снилась?
– Да, только в плохом сне, будто в наш дом пришел бородатый мужчина, убил меня, а ее увел с собой, я хотел догнать, но поскольку был мертвый, ничего не мог поделать.
– Ты охоту любишь? Я – да, мы часто охотились вместе с Дуке, это мой друг.
– У меня тоже были друзья, но нам больше нравилась рыбалка. Рядом с моим домом есть пруд, и река близко протекает.
– А друзья тоже из твоей деревни?
– Да, двое: Мигель Тахья Сьяли и Хуан Кутагоча.
– Какие странные фамилии!
– Это индейские, они означают «зеленый огонь» и «деревянный башмак». Мы охотились с луком и стрелами, а ты?
– С камнями.
– Из рогатки стрелял?
– Нет, просто бросал рукой. Как тебя угораздило попасть сюда?
– Мы, индейцы, всю жизнь попадаем, и только потому, что хотим лучшей жизни.
– Мы в Чакале тоже…
Когда одежда высохла, они вернулись в камеру. Роллинг, пуская изо рта слюни, писал на дальней стене: «Волосы моей жены пламенеют, как костры, талия – что песочные часы, глаза чистой воды, чтоб в тюрьме мне жажду утолять». В сушилке Бакасегуа подробно объяснил Давиду, почему его товарищи не доверяют ему, и попросил набраться терпения, пока те не поймут, что их подозрения беспочвенны. Однако Лоса и Чуко не оставляли попыток разоблачить Давида. Накануне, вечером шестнадцатого сентября, Чуко проэкзаменовал его по ряду важных вопросов, и Давид не сумел ответить ни на один из них.
– Сколько километров проплывал Мао ежедневно? Сколько он мог проплыть сверх того? Почему он не проплывал те километры, которые мог проплыть? Что думал Ленин о полуночном солнце? – Давиду до смерти хотелось спать, но он оставался во власти Роллинга, поскольку Бакасегуа уселся на противоположном краю камеры читать свои комиксы: Решившись, Давид прикорнул – черте ним, с этим сумасшедшим! – но все же одним глазом присматривал за ним.
Через день, когда они хлебали отвратительную баланду, а Роллинг выводил на стене бессмысленные каракули и фразы типа «тюрьма – это песочные часы», Бакасегуа снова заговорил с Элвером по поводу Давида.
– Зачем навешивать на товарища лишнее? С чего ты взял, что его подослали наушничать? У него едва душа в теле теплится, а из-за Роллинга он вообще ни жив ни мертв!
– Думай что хочешь, но не переставай следить за ним, понял?
– Но…
– Просто следи, и все; когда нам понадобится знать твое мнение, мы тебя спросим!
– Даю тебе эту красную книжку, – подошел к Давиду Роллинг. – Это обязательное чтение, пятьдесят страниц день, я проверю! – И оскалил свои желтые зубы.
