– И когда же свадьба?
– Недолго осталось.
– Только, пожалуйста, не вздумай приглашать нашу семью, не забывай, что у нас траур, и перестань суетиться по поводу отмены митинга, мне нет дела до этих студентов-экономистов, все равно их, похоже, никто не остановит, и через девять дней митинг состоится на этом самом месте, в одно время с твоей женитьбой на посолере в запахах подгоревшего масла, лука и душицы. Мы здесь будем требовать правосудия, свободы для Санди, потому что все придем сюда, и мама тоже, она возмущена и рассержена не на шутку!..
О чем она говорит? Что она хочет ему доказать? Почему ведет себя так вызывающе? В последние дни Нена неизменно заводила разговор на эту неловкую тему. Чоло попытался отвлечь ее:
– Адвокат виделся с Давидом.
– Как он?
– Говорит, его жестоко пытали, он измучен, очень похудел и совсем пал духом.
– Бедный, во время прощания с Чато Давид был так подавлен, смерть брата потрясла его.
– Санди очень любил Чато.
– Нам не разрешили свидания с ним, мы ходили два раза, и все без толку.
– Сейчас к Санди пускают только адвоката, но тот меня заверил, что в воскресенье мы сможем к нему нагрянуть.
– Правда? Мама будет просто счастлива! А по поводу освобождения Санди ничего не слышно?
– Адвокат работает над этим, но его очень беспокоит проведение митинга.
– Хорошо бы Давида выпустили к твоей свадьбе, – снова вернулась к больному вопросу Нена. – Где она состоится?
– Думаю, на той стороне.
– Правда? Дай-ка я попробую угадать: всю организацию возьмет на себя твоя наркопосолера, она же выберет крестных отцов, крестных матерей, дружков, подружек из своих поваров, поварят, подавальщиц и их отпрысков! На ужин – тут и сомнений быть не может – приготовят посоле а-ля Синалоа с тотопос!
Чоло понял, что заставить эту женщину замолчать можно только одним способом – долгим поцелуем в губы, но не решился. Быть помолвленным с Грасьелой и обращать внимание на другую – все равно что добровольно подписать свой смертный приговор.
– Ну что мне с тобой делать?
– Не знаю, – засмеялась Нена.
– Спроси у своего Мальвердс!
21
В шесть утра раздался громкий крик:
– Выходи строиться! Всем строиться на утреннюю поверку! – Давида это не касалось, но он плохо понял объяснения адвоката относительно своих оплаченных привилегий и присоединился к соседям по камерам – тем более что ему не спалось уже с четырех часов.
Уголовники в тюрьме ненавидели друг друга, но, несмотря на соперничество, старались не портить свое положение еще больше и создавали себе более или менее сносные условия существования.
«Все они твои потенциальные враги», – внушала Давиду карма.
Он вышел из трехэтажного здания во внутренний двор, насчитав по пути в каждой камере по четыре человека, и встал в строй вместе с остальными заключенными рядом с бетонными столами и скамьями, где проводились свидания с родственниками. Перекличка проходила под гул голосов: кто-то ворчал, другие переговаривались, подшучивали друг над другом. Давид не услышал своей фамилии, но не стал привлекать к себе внимание, подумав, что, возможно, его как новичка еще не внесли в список.
– Знаете что, приятель? – прервал его размышления какой-то тип со скользким взглядом. – Если вам чего-то захочется, – Давид насторожился, – или понадобится, только спросите Смурого, это меня, значит. Я еще позавчера обретался в вашем бараке, а теперь перебрался в тридцать второй. Пожалуйте на облегчение души на одну только дозу! – Давид отрицательно покачал головой. – Вы что, немой? – Давид опять ответил тем же манером и вернулся в свою камеру.
«Ну и страшилище, наверно, он здесь главный головорез», – предположила его бессмертная часть.
Другие заключенные тоже разошлись по своим камерам либо задержались во дворе, чтобы обменяться новостями. Давид открыл холодильник и позавтракал первым что попалось под руку. Внезапно ему стало тошно оттого, что вспомнился Роллинг и то, как он добросовестно поглощал всякую дрянь, которой их кормили, и при этом рассуждал о вторжении на Землю гигантских муравьев и жизненной необходимости выработки глобальной стратегии сопротивления пришельцам. Как же сильно у него из головы хлестала кровь! Несчастный сумасшедший.
«Но и каброн хороший, не давал нам спать, чуть не задушил!»
В начале девятого кто-то постучал в металлическую дверь камеры, которая запиралась только снаружи.
– Можно войти?
Давид слушал по радио песню «Summertime».
– Кто там?
Дверь распахнулась, и в камеру вошел высокий мускулистый мужчина в рубашке навыпуск, с маленьким чемоданчиком в руке. Со своими ста килограммами веса и ростом метр восемьдесят он, казалось, как бульдозер, может смести все, что встанет у него на пути.
– Добрый день!
– Ой, мама родная! – Давид выключил магнитолу.
– Я Андрес Эспиноса, больше известный как Рапидо, патрон дон Сантос прислал меня охранять вас. Нам предстоит жить вместе, но спать в разных постелях. Я буду вашим телохранителем. Как вам спалось? – Он положил чемоданчик на одну из кроватей. Давид ничего не мог понять.
– Вас прислал Чоло?
– Дон Сантос, мой шеф.
– На перекличке не назвали мою фамилию.
– Вам не надо ходить на перекличку, она проводится только для тех, кто остался без покровительства божьего. А что, если мы позавтракаем? – сказал Рапидо, открывая холодильник.
«Настоящий невежа, – определила карма. – Его следует поучить хорошим манерам».
– Я не хочу есть.
– Вот вам-то поесть не помешало бы, непонятно, в чем душа держится, вам бы сейчас в самый раз бульончику рыбного или стаканчик кампечаны!
– Вы из Альтаты?
– Нет, из Эль-Верхеля, это рядом.
– Послушайте, объясните мне, как вас могли сюда прислать, чтобы охранять меня – посадили в тюрьму, что ли?
– Обо всем можно договориться.
– А если я захочу выйти из камеры – это возможно?
– Конечно, можете погулять, спортом заняться или купить чего-нибудь попить, только дайте мне знать; а не захотите вообще с постели вставать, так это тоже не проблема. – Рапидо достал из холодильника пакет сосисок и принялся уплетать их, запивая газировкой. – Вы теперь «чака»!
– Кто?
– Шеф, значит, начальник – вот кто вы теперь!
– Что за ерунда, для кого я начальник?
– Для всех, – улыбнулся Рапидо.
– И как только Чоло удается проделывать такое?
– За деньги и пес затанцует!
Ближе к полудню Рапидо мирно уснул с улыбкой от уха до уха, а Давид, не став его будить, вышел из тюремного здания и зашагал по дорожке меж двумя газонами к открытой спортивной площадке. Припекало. Чистый голубой небосвод, в котором не видать было даже белой полосы от реактивного самолета, ничего не говорил чувствам Давида. То ли дело ночное небо, только оно возбуждало его воображение и будило
