лицо и руки. Сидя на кровати, Мой наблюдала за ними. Питер, говоря с Анаксом мягким воркующим голосом, возможно, даже на другом языке, быстро утихомирил пса и, когда Анакс спокойно уселся возле его ног, обратился к Мой:
— Должно быть, вы сильно переживали из-за того лебедя.
— Да.
— И все-таки это было в каком-то роде удивительное событие, верно?
— Да…
— Не могли бы вы рассказать мне о нем?
Мой пересказала лебединую историю. Питер по ходу дела задавал вопросы: «А вы не колебались, прежде чем вмешаться? Вы, наверное, очень испугались? Так вы даже упали в воду? Неужели она доходила вам до пояса? А лебедь взлетел и набросился на вас? Надо же, ему удалось придавить вас сверху! И вам удалось коснуться его крыльев? А утка, значит, спаслась? Вы не боялись, что утонете? И тогда вы перепачкались в грязи? Разве никто не пытался вам помочь? Когда же вы все-таки решились сесть на автобус? Долго ли ждали его прихода?»
«Так подробно меня никто не расспрашивал! — подумала Мой. — Хотя, конечно же, по роду своих занятий он привык задавать людям вопросы относительно того, какие чувства они испытывают!»
Мой и Питер обменялись взглядами. Мой, целый день наводившая порядок в Птичнике и добавлявшая последние штрихи к праздничным маскам, еще не сняла рабочей одежды: длинной прямой блузы из плотного белого хлопка и черных брюк, из-под которых выглядывали босые ноги. Ее длинные белокурые волосы были небрежно собраны в большой узел на затылке. Девочка смотрела на Питера своими широко расставленными ярко-синими глазами, глазами Тедди Андерсона. Под карнавальной бычьей головой Питер был облачен в темно-зеленый костюм из прекрасной тонкой шерсти, белую рубашку и черный галстук- бабочку. Его вид показался Мой более здоровым и более представительным, чем во время их последней встречи. На его гладком, чисто выбритом лице розовели пухлые щеки, прорезанный легкими морщинками лоб обрамляла густая блестящая шевелюра волнистых каштановых волос, и еще Мой заметила, что оттенок его глубоких, как озера, темных глаз оказался не серым, а скорее серовато-карим.
— Вы что, купили этот бычий костюм?
— Нет, взял напрокат.
— Из чего он сделан?
— Из какой-то пластмассы. Так вы, значит, собираете камни. Как я понял, по крайней мере.
— Откуда вы узнали?
— Мне сказала Алеф. Желаю вам отметить еще много счастливых дней вашего рождения. Сколько же вам исполнилось сегодня?
— Шестнадцать.
— Ах… прекрасный возраст. От всего сердца желаю вам счастья и удачи. Я принес подарок на ваш день рождения и хотел бы отдать его лично вам прямо здесь.
Подавшись вперед, Питер вручил Мой пакетик, завернутый в красивую разноцветную бумагу. Подарок оказался весомым. Мой, удивившись, опустила его на колени, потом переложила на кровать, продолжая молча разглядывать.
— Откройте его, откройте. Мне хочется посмотреть, как вы откроете его.
Мой, сорвав обертку, обнаружила картонную коробку, откуда вытащила ворох бумажных салфеток. Из этого гнездышка она извлекла синюю, отделанную золотом шкатулку. Мой сразу поняла, что шкатулка сделана из лазурита и что отделка из настоящего золота. Она видела нечто подобное в Британском музее.
— Она из русских самоцветов.
— Верно. Как вы узнали? Впрочем, ведь у меня действительно русские корни. Вам она понравилась?
— Ужасно понравилась! Я обожаю такие камни… но она так… великолепна… и…
— Она принадлежала моей семье. На внутренней стороне крышки вырезан по-латински наш семейный девиз: virtuti paret robur [55].
Мой открыла шкатулку.
— О боже, она же пустая, — спохватился Питер, — Как глупо с моей стороны, мне следовало положить в нее что-нибудь, но я пришлю вам потом какой-нибудь подходящий сувенир.
Мой дотянулась до полки, висевшей над кроватью, взяла круглый, чисто-белый камешек и положила его в шкатулку.
— Ах, как же она мне нравится… просто неописуемо… Но все-таки это слишком шикарный подарок… то есть…
— Нет-нет, я ни в коем случае не смогу забрать ее обратно! Вероятно, я еще пришлю подарки… всем вам… но этот специально для вас. А теперь не пора ли нам спуститься к гостям?
— Я должна переодеться…
— О конечно, и не забудьте вашу маску, не ее ли я вижу на столе? Я подожду на лестнице.
Питер бодро встал, вышел из комнаты и закрыл дверь.
Мой сидела, держа в руках драгоценную шкатулку. Ее сердце взволнованно билось. Она думала:
«Это бесподобно. Неужели мне предстоит владеть таким волшебным сокровищем? Нет, конечно, оно не для меня, оно принадлежит ему…»
Мой прижала к себе шкатулку, потом осторожно убрала ее в ящик комода и прикрыла одеждой.
Стащив с себя рабочее облачение, она быстро надела белую блузку и золотисто-коричневый бархатный камзол, такие же брюки, коричневые носки и сандалии. Потом водрузила на голову маску, которая, как обычно, выглядела менее затейливой, чем все остальные, но (как она сама говорила) все-таки впечатляла своей простой красотой. Маска представляла собой головной убор, сделанный в виде трехсторонней картонной коробки, на лицевой части которой с помощью резинок и бумажных скрепок держался лист плотной белой бумаги с двумя овальными, как яйцо, дырками для глаз. На этом листе Мой несколькими точными линиями обозначила сову: очертания головы, остренькие ушки, внушительно нахмуренные брови, длинный, изящно изогнутый клюв, маленький рот и пару дырочек вместо носа. Глазные отверстия располагались так, что в них попадали только наружные уголки глаз Мой, отчего казалось, что глаза совсем крошечные. Впечатление создавалось весьма волнующее. Она вышла, попрощавшись с Анаксом и закрыв его в комнате.
— О, как вы восхитительны и как… могущественны, — заметил Питер, — у вас необычайно мудрый вид… По-моему, из нас получится отличная парочка… я хочу, чтобы вы проводили меня вниз…
Мир уже водрузил на плечи огромную бычью голову, и его приглушенный голос отражался от стенок этого сооружения.
— Но как же мы?..
—
Мой вновь вошла в свою комнату, вытащила длинный зеленый пояс из нарядного пеньюара, доставшегося ей по наследству от Алеф, и вручила один конец Питеру, который тут же обвязал его вокруг своей бычьей шеи. Они осторожно спустились по лестнице и нерешительно помедлили перед уже закрытой дверью Птичника, из-за которой доносились приглушенные звуки музыки и движения танцоров, иногда перекрываемые подпевающими голосами. Мой распахнула дверь и вошла в комнату, ведя за собой Питера. Звуки веселья стали тише, а через минуту совсем прекратились. Мой объявила взволнованным высоким голосом:
— Смотрите, я привела с собой моего любимого ручного бычка!
Момент ошеломленной тишины сменился взрывами смеха, рукоплесканиями и восторженными возгласами. Важно склонив тяжелую голову в подтверждение покорной преданности, Питер начал снимать свой головной убор, но, видимо, опять запутался в его креплениях.
— Помогите ему! — воскликнула Мой, срывая с себя маску.
Клемент бросился вперед и, сняв эту тяжеленную махину, положил ее на пол. Те, кто еще был в масках, почтительно опустили их.
