торопясь, я просто заперся дома с этой книгой.
— Но что в ней хорошего? Небось сумасшедшая книга, полная навязчивых идей.
— В каком-то смысле — да.
— Я знала это… столько времени и столько денег на бред сумасшедшего. Наверняка скучная, фантазии сумасшедшего всегда скучны.
— Скучная? Нет, она чуть не убила меня. Она меня того гляди убьет.
— Что ты имеешь в виду? Ты меня пугаешь. Я думала, она как-то плохо подействует на тебя…
— Опасная магия? Да.
— Что значит «да»?
— Роуз, книга замечательна, замечательна.
— О нет! Как это ужасно!
— Почему ужасно? Уж не хочешь ли сказать, что я могу умереть от зависти? Знаешь, пожалуй, мог бы, в самом начале, когда понял, насколько она хороша, и почувствовал недостойное нормального человека разочарование!
— Ты надеялся, что сможешь отвергнуть ее, отбросить и не читать — я хотела, чтобы ты именно так и сделал.
— Да, да, я был настроен критически… понимаешь, мы так привыкли считать его ненормальным, неуравновешенным и, конечно, дурным, беспринципным… жестоким, как на балу, когда он так поступил с Дунканом.
— Ты имеешь в виду, увел его жену?
— Нет, я о том, что он столкнул Дункана в Черуэлл… это было отвратительно и беспричинно… не то чтобы мы знали, что там на самом деле произошло, конечно… Роуз, ты помнишь, как он плясал в тот вечер?
— Я не видела.
— Он был похож на демона, пляска, как пляска бога, нечто разрушительное, созидательное, мощное. Мы сплотились против него из-за зла, которое он причинил Дункану, — после Ирландии мы недооценивали Краймонда. Считали его неуспешным, неубедительным, злобным, как собака, рыскающая вокруг… а потом, когда наши политические позиции так сильно разошлись, что действительно имело значение…
— И сейчас имеет.
— Да, я перейду к этому через секунду, мы начали относиться к нему как к человеку вообще нестоящему, не той морали, не тех политических взглядов, безответственному, мстительному, чудаковатому… Как такая личность могла написать хорошую книгу?
— Но ты думаешь, что он все-таки написал.
— Роуз, это выдающаяся книга, я не в силах был оторваться… Уверен, я не ошибаюсь насчет нее.
— И не завидуешь?
— Самую малость, но это пустяк, восхищение пересиливает зависть. Хорошая работа должна внушать уважение, даже если ты с ней не согласен.
— Так ты не согласен?
— Разумеется!
Джерард не то чтобы рвал на себе волосы, но запустил в них пальцы, словно пытался разгладить блестящие завитки. Его лицо в свете лампы казалось Роуз красивой комедийной маской. Она была тронута, но больше взволнована и напугана его возбуждением, которое никак не могла понять.
— Итак, книга хорошая и, конечно, ты с ней не согласен, но во всяком случае, она написана. Ты прочел ее… и дело с концом.
— Нет, не с концом… не как ты думаешь…
— Я ничего не думаю, Джерард. Успокойся. Будешь писать рецензию?
— Рецензию? Не знаю, сомневаюсь, что кто-нибудь попросит меня об этом, да это и неважно…
— Рада, что ты так считаешь. Ты сказал Краймонду, что книга тебе понравилась, виделся с ним?
— Нет, нет. Я с ним не встречался. Да это теперь не имеет значения.
Роуз почувствовала некоторое облегчение. Она была обеспокоена горячностью, с какой Джерард говорил об этой опасной книге. В ней проснулись старые страхи, связанные с Краймондом: тот причинит зло Джерарду, и сама книга будет ему во вред, как минимум потому, что он будет несчастен, испытывая завистливое сожаление, поскольку другой написал ее. И еще, как первые симптомы смертельной болезни, она почувствовала сейчас страх поразительного сближения, посредством чего Краймонд отомстит ей, подружившись с врагом и уведя у нее Джерарда. Ей хотелось, чтобы эта история с книгой закончилась, чтобы Джерард, перейдя в силу благородства своей натуры от зависти к восхищению, поговорил о книге, похвалил ее, а потом забыл о ней и все стало бы как прежде, и Краймонд, злобный пес, оставался на безопасном расстоянии.
— Полагаю, книга не всякому понравится.
— Нет, не всякому, кто-то ее возненавидит, кто-то полюбит.
— Ты явно не из первых, судя по тому, как возбужден! Не могу поверить, что все это настолько интересно — книга по политической теории. В конце концов, на эту тему написаны сотни книг.
— Роуз, книга блестящая, именно такая, какую мы ожидали получить, когда решили финансировать работу над ней. Это воплощение того, на что все мы надеялись, — но и того, чего опасались, то есть потом опасались. Она вызовет огромный интерес в обществе, невероятные споры, и, я надеюсь, окажет большое влияние. Странно, но я сейчас вспомнил то, что успело забыться, какие чувства мы испытывали к Краймонду в далекие уже годы, когда мы считали его выдающимся человеком, способным говорить за всех нас, от нашего имени. Конечно, это совсем не то, что мы тогда ожидали, это значительнее, и не то, что мы хотим услышать сегодня, но мы должны услышать.
— Мне не нравится, что ты все время повторяешь «мы», говори от себя — ты продолжаешь воображать, что существует какое-то Братство, но мы уже все сами по себе, никакое не Братство, просто одинокие личности со своими проблемами, и даже уже не молодые.
— Да, да, Роуз, дорогая, как хорошо ты сказала!..
— Тебе книга интересна, потому что ты знаешь о ней, знаешь Краймонда, помогал деньгами писать ее. Будь это кто-то другой, о ком ты никогда не слышал, ты бы не обратил на нее внимания. Что такого хорошего в этой жуткой книге?
— Отчего ты думаешь, что она жуткая? Не нужно так о ней думать. Это не просто очередная книга о политической теории, это синтез, она огромная, она обо всем.
— Тогда она наверняка хаотичная и провальная.
— Отнюдь нет. Боже, какая эрудиция, терпение, гора прочитанной литературы, способность мыслить!
— Ты тоже много читал и думал.
— Увы, нет. Краймонд сказал, что я перестал думать, что то, чем я занимался всю свою жизнь, не было процессом осмысления. И в некотором отношении он прав.
— Это нелепость, он нелепый человек. Что он будет делать теперь, когда книга закончена, — и сам закончится? Уедет в Восточную Европу?
— О, в Восточную Европу он не уедет, тут его родина. Возможно, напишет другую книгу, такую же огромную, опровергающую эту! Он вполне способен! Но этот том вызовет множество откликов. Не знаю среди них никого, кто сейчас был бы способен написать нечто равного масштаба.
— Кого это «никого»?
— Да марксистов, неомарксистов, ревизионистов, как уж они там себя называют. Мне трудно сказать о Краймонде, «настоящий» ли он марксист, или что там под этим подразумевается, они сами-то не знают. Думаю, он марксист, имеющий собственную позицию, как лучшие из их мыслителей. Единственный хороший марксист — мертвый марксист. Этого недостаточно, чтобы быть ревизионистом, нужно быть еще и слегка сумасшедшим — иметь способность видеть существующий мир, представлять громадность происходящего.
— Что ж, я всегда говорила, что он сумасшедший, — кивнула Роуз, — и если в книге одни сумасбродные идеи…
