— Да, есть такое… но необходимо понимать…
— Краймонд верит в однопартийное правительство — уже одного этого достаточно, дальше можно не ходить.
— Он и верит, и не верит… его подход намного серьезней…
— Я считаю, — сказала Роуз, — что нет ничего серьезней этого вопроса.
— О Роуз, Роуз! — Джерард неожиданно через стол схватил ее руки. — Какой прекрасный ответ, — (Она чувствовала тепло дорогих рук, значивших для нее намного больше, чем любая книга, чем судьба демократического правительства, чем судьба рода человеческого.) — Но, дорогая моя Роуз, мы должны думать, должны бороться, должны двигаться вперед, нельзя стоять на месте, все меняется так быстро…
— Ты имеешь в виду технологии? Разве книга Краймонда о технологии?
— Да, но, как я уже сказал, она обо всем. Много лет назад он говорил мне, что просто хочет все это для себя, объяснить всю эту философию самому себе, для одного себя. И вот это он и сделал: досократики, Платон, Аристотель, Плотин, вплоть до настоящего времени, и восточная философия тоже — а это означает, что он охватил мораль, религию, искусство, все, там есть блестящая глава о Блаженном Августине, и написано настолько хорошо, с юмором и остроумно, самым разным людям интересно будет читать…
— Тогда очень жаль, если это сплошное заблуждение!
— Да. Это может вдохновить массу бездумных критиканов. Он считает, что с либеральной демократией покончено. Это своего рода пессимистическая утопия. И конечно, мы правы, хорошо, я прав, а он не прав… но мою правоту… нужно освежить, встряхнуть, вырвать с корнем и пересадить на солнце…
— Думаю, книга вызовет кратковременный шум, — сказала Роуз, — а потом мы все сможем успокоиться! Даже ты уже завтра утром будешь судить немножко трезвей. Сейчас ты пьян от виски и Краймонда!
— Возможно, она просто обращена ко мне.
— Но ты, конечно же, не считаешь…
— Я не в буквальном смысле. Не так уж много людей, способных понять эту книгу, достаточно подготовленных, и она для таких людей — кто-то согласится, кто-то нет, но они получат важное послание. Это как сигнал гелиографа — он может быть получен только в одной точке, и в ней он слепит.
— Во всяком случае тебя она ослепила. Но если там сплошь Платон, да Августин, да Будда, не понимаю, какая из нее политическая бомба.
— Не сплошь… это попытка рассмотреть все наше цивилизованное прошлое в контексте настоящего и будущего, она нацелена, так сказать, на революцию.
— Вот как! Действительно?
— Роуз, я имею в виду не пролетарскую революцию, о которой толкует допотопный марксизм, а глобальную революцию человечества.
— Не слыхала, чтобы такая произошла. Да и ты тоже. Ты только что узнал о ней из книги Краймонда!
— Дорогая моя! — Джерард безумно расхохотался, подливая себе виски.
— Ты пьян. Ты сказал, что я пьяна. Вот теперь мы оба пьяны.
— Милая моя девочка, да, я пьян, и я не «узнал» из книги того, что, разумеется, знал и прежде, только теперь я вижу это в новом свете.
— Это иллюзия. Все сплошной хаос. Вот что значит либеральная демократия.
— Роуз, ты видишь, ты понимаешь. Но массовая иллюзия — это огромная сила… и даже самое сумасшедшее пророчество способно обнажить вещи, о существовании которых никто и не догадывался.
— Что ты имеешь в виду: технологии, Африку, ядерную войну?..
— Многое, что кажется разрозненным, но на деле связано или будет связано. Сами основы сотрясаются, нам предстоит увидеть громаднейшие, глубочайшие, быстрейшие изменения, самую сокрушительную революцию в истории цивилизации.
— Не верю, что те вещи связаны, — сказала Роуз, — все это мифология. Удивляюсь тебе! У нас масса разных проблем, требующих разных решений. В любом случае мы, Джерард, не увидим столь захватывающей катастрофы. Надеюсь и верю, что в отведенные мне годы жизни по-прежнему смогу выйти из дому, чтобы купить фунт масла и свежий номер «Таймс».
— Кто знает? Подумай о том, что уже произошло на нашей жизни.
— Гитлер?
— Да, непредсказуемые, невообразимые вещи. Полеты в космос. Нас окружает будущее, которое мы не можем представить. Мы как те аборигены Новой Зеландии, которые просто продолжали рыбачить, потому что для них не существовал корабль капитана Кука — он стоял тут же, в бухте, но они не могли осмыслить его.
— Это мне нравится. Но того, что не можешь знать, того и не знаешь.
— Роуз, человеческая жизнь слишком коротка, и грустно не только оттого, что так ненадолго появляешься на сцене, но оттого, что у тебя слишком мало времени на серьезные мысли — мышление требует долгой учебы, долгого самоограничения, долгой сосредоточенности — даже гении должны чувствовать, что слишком быстро устают, прерываются, когда только начинают понимать, — философия, возможно, человеческая история были бы совершенно иными, живи мы двести лет.
— Мы живем достаточно долго, чтобы повеселиться, поработать, полюбить нескольких людей и постараться быть хорошими.
— Да, да, но мы должны, хотя бы некоторые из нас, попытаться задуматься над тем, что происходит вокруг, и бороться…
— С чем бороться?
— Бороться — не знаю, как выразиться, — с историей. Ладно, кажется бредом — но, Роуз, это так трудно, я еще даже не могу найти в ней недостатков… так я чувствовал себя на первом семестре философии в Оксфорде, словно ползаешь по скользкому шару и не можешь попасть внутрь.
— Зачем ломать себе голову? Может, стоило пытаться, когда ты был студентом, но сейчас-то зачем?
— Хочешь сказать… ну да, тогда я был слишком молод… наверное, сейчас слишком стар… ужасно думать об этом.
— Не хотела тебя расстроить.
— Ты льешь на меня холодную воду, ушат за ушатом, но так и надо, охладить пыл, успокоить…
— Не понимаю. Что, Краймонд на стороне истории?
— Да. Истории как бойни, истории как волка, рыщущего вокруг во тьме, он за идею истории как чего-то неотвратимого, даже если оно ужасно, даже если смертельно.
— Я считала марксистов оптимистами, которые верят, что с победой социализма повсюду скоро появится совершенное общество.
— Были когда-то оптимистами. Некоторые по-прежнему остаются таковыми, другие мучаются страхом, но упорствуют. Краймонд убежден, что мы должны очистить наши идеи видениями утопии во время крушения цивилизации, которое считает неизбежным.
— И предвкушает, без всякого сомнения! Он детерминист, как все они.
— Причем крайний, а эти самые опасные и привлекательные. Марксизм — как безвыходность и как наиболее приемлемая логическая система, единственная философия, которая будет готова обслуживать неминуемо авторитарное правительство.
— И как ковчег, укрывающий новые ценности. Всем же старым буржуазным ценностям на нем не найдется места.
— Он пытается охватить всю проблему в совокупности… Конечно, я не согласен…
— Не думаю, что существует всеобщая проблема или что можно представить будущее, никому в прошлом это не удавалось.
— Не могу передать тебе, что это такое, вся книга — это одно взаимосвязанное суждение, и оно не просто пессимистичное — оно очень прагматично, что всегда было лучшей стороной марксизма! Она обо
