Задолго до того, как разложение начинает действовать на человеческую плоть, смерть уже заявляет о себе в самых разных формах – кожа становится холодной, глаза бессмысленными, конечности не двигаются, губы не произносят ни слова.
Поначалу смерть напоминает кому или сон. «Сон – это маленькая смерть», Танатос и Гипнос[21] для многих людей – братья. Но спящий просыпается. И иногда, уже в бодрствующем состоянии, он вспоминает приключения, в которые попадал, пока его тело, неподвижное и не реагирующее на внешние воздействия, покоилось на постели. В своем путешествии спящий не ограничен физическими временем и пространством – он способен даже видеть друзей, которых уже нет в мире бодрствующих. Из таких опытов может возникнуть представление о некоем странствующем в телесной оболочке духе, который способен покидать спящее тело для путешествий за его границами и который во время смерти покидает опустевшее жилище навсегда.
Это лишь наше предположение о том, как могло возникнуть представление о бессмертии. Как было в действительности, мы пока знать не можем. Но большинство людей, писавших о смерти, убеждено в существовании души – и порой даже не одной. Тот способный покидать тело дух, который мы называем душой, в других культурах имеет разные имена.
За пределами тела этот дух невидим. Живые могут его наблюдать только при особых обстоятельствах. Невидимый дух может бродить у своего бывшего дома или присоединиться к другим духам где-то еще – в месте, доступном живым лишь в мечтах. Взгляды на страну, в которой живут умершие, различны. Иногда они находятся на небесах, иногда – глубоко под землей. Порой это «Земля счастливой охоты», где человеческие души наслаждаются тем, что радовало их на земле, только в большем количестве. Порой страна мертвых печальна и мрачна; временами она представляет собой эфирное образование, в котором душа теряет все возможности, какими обладала, обитая в теле.
Что бы ни ожидало души – «Земля счастливой охоты» или печальный Гадес[22], – люди всех культур удивительно мало думают о том часе, когда они вступят в страну мертвых, предпочитая вообще как можно меньше думать о смерти. Тем не менее они считают себя обязанными соблюсти определенные ритуалы по отношению к умершим.
Когда гнусный гробовщик Марка Твена рассказывал о наживе на чувствах своих клиентов, он объяснял свой успех тем, что родственники покойного следуют извечному принципу: «Чтобы было не хуже, чем у Джонсов». Но это слишком примитивное объяснение того, почему люди разоряются на похоронные принадлежности, которые в общем-то не только не нужны, а порой даже нелепы. На самом деле гробовщик эксплуатирует те противоречивые чувства, которые живые испытывают по отношению к мертвым.
С одной стороны, у живых есть горе и любовь, которые требуют выхода. Но вместе с этими чувствами существует и еще одно, которое люди признают крайне неохотно. Мертвое тело вызывает в лучшем случае сдержанное отвращение, в худшем – смертельный ужас, а поскольку плоть умершего когда-то принадлежала любимому человеку, родственники испытывают чувство вины за свое отвращение. Некоторые испытывают еще одно чувство – облегчение: кто бы ни умер, «это не я, благодарение Богу!». Или, как написано у святого Августина: «Боже, дай мне соединиться с моими любимыми в Раю – но не сейчас!» За это чувство вины следует заплатить – немедленно, гробом с медными ручками и шелковой подкладкой.
Фрейзер писал – я думаю, очень убедительно, – что страх по отношению к мертвым возникает из-за страха по отношению к смерти. Живущий продолжает дышать, есть, любить, путешествовать, наслаждаться теплыми солнечными лучами – и, естественно, у него возникает вопрос: не завидует ли ему умерший? Из этого вопроса следует вполне логическое опасение – не будет ли мертвый мстить тем, кому лучше, чем ему?
За доказательствами страха перед мертвыми далеко ходить не надо. Мало кто из нас согласится провести ночь с умершим, а после захода солнца все мы избегаем появляться на кладбище. Я не верю в призраков, но предпочитаю не читать По или Лавкрафта, когда остаюсь ночью одна дома. Истории о призраках, как правило, зловещи – и это говорит о глубоко сидящем в человеке страхе перед духами умерших. Принципы современных историй о привидениях, ныне относящихся к области фольклора, не так уж много столетий назад принадлежали к числу религиозных догматов. Я полагаю, что в некоторых ритуалах еще сохранилась формула эксорсизма[23].
Если мы перенесемся на десять тысяч лет в глубь истории, то обнаружим тот же самый страх перед мертвыми. Среди самых древних захоронений, принадлежавших еще доисторическому человеку, некоторые имеют весьма необычный вид – скелеты лежат в скрюченном виде, колени прижаты к груди, а ноги неестественно изогнуты.
Такое положение может быть объяснено единственным образом – покойника связывали веревкой. Вероятнее всего, для того, чтобы мертвый не вздумал бродить по окрестностям и мешать живым.
Существует теория, что сама традиция погребения в землю происходит не из любви родственников или соображений санитарии, а из страха. То, что покойника заваливают землей и камнями, может объясняться желанием приковать его к одному месту. Более радикальным методом обеспечить это было расчленение трупа. Подобное расчленение тоже время от времени обнаруживается и в доисторических могилах. Но самой эффективной защитой была, разумеется, кремация. Превращение человека в золу должно было лишить его малейшей силы. Если кремация и развеивание праха по ветру и в самом деле практиковались доисторическим человеком, мы, естественно, не в состоянии получить какие-либо свидетельства об этом. Частично сожженные тела в некоторых могилах не были кремированы; это, скорее всего, просто жертвы пожара. О кремации можно уверенно говорить только лишь в тех случаях, когда пепел хранится в горшках или урнах. В наши дни страх перед покойниками в значительной мере ослаблен, и к кремации прибегают по другим мотивам.
Еще одним способом защиты от покойников было их умилостивление. Если мертвецу хорошо, он не станет вредить живым и даже может им помочь. Возможно, он будет благожелательно к вам относиться, если вы не станете присваивать его собственность. И потому мертвого хоронили вместе с его имуществом, включая его лошадей, рабов и женщин. Именно так можно объяснить наличие множества вещей в могилах; однако существует и другое объяснение – оружие, ювелирные украшения и жен посылали вслед усопшему для его жизни в загробном мире.
Умилостивление как метод сделать мертвеца безвредным имеет одно существенное преимущество над уничтожением тела – оно не вступает в противоречие с чувством горя. Старый спор, диктовалось ли погребение в первую очередь чувством страха или горем, беспредметен: обе причины в равной мере существенны.
Однако здесь имеет место одно вопиющее несоответствие. И те, кто руководствуется страхом, и те, кто движим любовью, знают, что тело мертвого подвержено тлену. Отвращение к трупу и страх перед бестелесным призраком – не одно и то же, и попытки держать под контролем призрак, связывая труп, лишены смысла. Точно то же можно сказать и о противоположной по исполнению «технике» похорон – украшении безответного, бесчувственного тела и помещении его в красивый гроб.
Зато есть вполне разумное начало в ублажении мертвого тела, если мы верим в симпатическую магию. Поскольку душа когда-то находилась в теле, на нее можно повлиять, делая что-то для тела. Именно из этого принципа исходят многие колдуны, деятельность которых направлена как во благо мертвых, так и во благо живых. Многие ритуалы могут быть объяснены только как попытки сохранить тело от тления и придать ему – по крайней мере, на время – видимость жизни.
Однако, какими бы способами ни пользовались маги, «американский способ смерти» с ними никак не связан. Мы не верим в магию. Должна существовать какая-то другая причина, по которой люди стремятся сохранить тело и окружить его комфортом, не имеющим смысла.
Некоторые христианские секты включают в свой символ веры следующую фразу: «Я верю в воскресение тела». Если эти слова воспринимать дословно, то они означают непременное бальзамирование; однако мы в своих усилиях не заходим так далеко. Рационального объяснения догмата о воскресении тела не существует. Нам сейчас этот вопрос может показаться не стоящим особого внимания, но в средние века он был предметом яростных теологических споров. Обсуждалось, например, такое: если в христианство обращается каннибал, то в какую плоть он обратится после воскресения? Если до обретения веры каннибал съел миссионера, то в какую плоть вернется душа этого миссионера? Он тоже должен воскреснуть, но в день Страшного суда он восстанет в неполном виде.
Когда я поставила вопрос о каннибале перед одним из своих друзей, он нашел вполне приемлемое для
