него? Что это были за души? Проклятые? Что он мог сделать для проклятых? И почему ему казалось, что они составляли сердце материи?
– Учитель!
Раздался женский голос, наполненный тревогой. Иисус обернулся. Женщина в темной накидке бежала к нему, вытянув руки.
– Учитель, тебе плохо? Ты упал!
Иисус узнал голос Марфы. И звуки любви.
– Мне уже лучше. Я возвращаюсь.
Однако Иисуса бросало из стороны в сторону. Марфа протянула ему руку. Она объяснила, что час назад, услышав, как хлопнула входная дверь, пошла проверить, не воры ли ее открыли. Затем она увидела уходящего Иисуса и, охваченная беспокойством, последовала за ним. Она стояла так близко от него, что он чувствовал тепло и запах ее тела. В ночи плясали обрывки плотского желания. Это нападение вызвало слишком сильное смятение и показало ему, насколько слабым было пламя его разума. Но оно также подстегнуло инстинкт самосохранения. Иисус вновь задрожал и хотел было отстраниться от женщины. Он тяжело дышал, сжав зубы. Внезапно он схватил Марфу и повалился вместе с ней на землю. Соприкосновение с ее кожей, бархатистыми грудями, шелковым лобком, губами, тяжесть ее плоти, расщелины и округлости, наполненные жизнью, – все это принесло ему успокоение. Поняла ли она? Но ведь она сжимала его руку своей рукой… Иисус старался не глядеть на Марфу. Он пустился в путь.
Что на него нашло?
Он хотел, чтобы она сжала его в своих объятиях.
Едва Иисус добрался до своей постели, он рухнул на нее как подкошенный и утонул во сне, словно труп в морской пучине.
Глава XII
Пророк в своем отечестве
– Говорю тебе, Иосия, ты и я, мы оба сейчас должны мыслить широко. Мы должны придать размах нашей торговле. Ты ведь, как и я, видел, сколько они, эти люди в Иерусалиме, потребляют овощей: чечевицу, салат латук, огурцы, козлобородник, цикорий, артишоки. Мы можем продавать им все, что выращиваем, и даже больше, если…
Типичный для Галилеи выговор. Мызник. Значит, и Иосия тоже должен быть мызником.
– Да, – ответил тот, другой, Иосия, – но подумай, сколько ослов и мулов нам потребуется, чтобы возить все эти овощи в Иерусалим. А ведь животных надо кормить! И что останется от салата латука и цикория после пяти дней пути на спине у мула да еще под палящим солнцем?…
Голоса стали громче. Кто-то из мужчин постучал в дверь, и, не дожидаясь ответа, они вошли. Но в доме был один Иисус, который сидел на корточках и грыз семена люпина, размоченные в воде.
– А Симон… – начал один из мызников, но, заметив Иисуса, замолчал.
– Симон скоро вернется, – ответил Иисус.
Губы пришельцев зашевелились, но ни один из них так и не произнес ни слова. Иисус улыбнулся, встал и стряхнул шелуху с платья.
– Значит, вы побывали в Иерусалиме, – сказал Иисус из вежливости, просто чтобы прервать молчание.
– Учитель! – воскликнул один из мызников. – Весь город только и говорит о том, что ты сделал в Храме!
– Иерусалим превратился в праздный город, – сказал Иисус. Вернулись несколько учеников, нагруженные съестными припасами.
– Не теряйте бдительности, когда начнете вести дела с кем-либо в Иерусалиме, – посоветовал Иисус еще не оправившимся от удивления торговцам. – Там они почти все очень жадные, так и смотрят, чем бы поживиться.
– Учитель, – настойчиво сказал тот, кого звали Иосией, – говорят, что даже Ирод хочет тебя видеть!
Иисус принял его слова к сведению.
– Это лисица! – прошептал он.
И, обращаясь к ученикам, Иисус добавил с сарказмом:
– Полагаю, когда мы ушли из Иерусалима, торговцы и менялы вернулись к своим привычным занятиям. А около ворот поставили больше охранников – на случай если я вернусь. Нет, я сейчас не собираюсь встречаться с Иродом, если только он не последует за мной в Галилею, куда я вскоре отправлюсь.
А поскольку Иисус прочел в глазах своих учеников изумление, то продолжил:
– Да, завтра я покидаю Вифанию. А вы что думали? Что я снова пойду в Храм и подниму там мятеж? И позволю себя арестовать?
Ученики окончательно растерялись.
– В любом случае, – сказал Иисус, – если вы не хотите следовать за мной в Галилею, оставайтесь здесь – вы вольны поступать так, как считаете нужным. Ты хотел возвратиться в Храм? – обратился Иисус к Симону, которого начал называть Петром из-за черепа, который сверкал, словно булыжник, и чтобы отличить его от Симона из Иудеи. – А ты, Фома? Нет, ты не веришь, что людей можно изменить, побив их камнями. Но ты, Иоанн? И ты, Варфоломей? Фаддей и Иуда Искариот? Вы, несомненно, хотели бы вернуться в Храм? Однако я чувствую, что вам, пожалуй, хочется, чтобы вас привел туда я. Впрочем, я уже сказал, что у меня нет намерения облачаться в платье Анны.
Иуда Искариот задумчиво похрустел пальцами. Иоанн, покрасневший от сильной досады, овладевшей им, вышел во двор. Иаков выглядел озабоченным. Остальные ученики казались растерянными. Иисус решил побродить по окрестностям. Следом за ним пошел Фома.
Иисус и Фома вернулись только к ужину, за которым почти не было разговоров. Но когда на следующий день Иисус проснулся на заре и отправился будить Фому, он увидел, что ученики уже собрались и даже совершили омовение раньше него.
Еще не успела рассеяться голубоватая дымка раннего утра, как они пустились в путь, направляясь в сторону Самарии. Это была самая короткая дорога в Галилею. В полдень они миновали Бетель, а в сумерках увидели гору Гаризим, у подножия которой решили остановиться на ночь. Весь день Иисус хранил молчание. Лишь изредка он задавал вопросы тому или иному ученику, и только для того, чтобы уточнить маршрут. Когда Иуда Искариот и Андрей разожгли костер и все сели на землю, доставая съестные припасы – хлеб, сыр, маслины, лук, жареную птицу, сваренные вкрутую яйца, финики и вино, – Иисус обвел их взглядом, стараясь встретить взгляд каждого. Ученики затаили дыхание.
– Если бы вы были ангелами, – заговорил Иисус, – вы бы знали, что наш материальный мир легче праха. Да, я знаю, вы понимаете это умом, но не чувствуете сердцем. Даже Храм Соломона был разрушен, и никто не сумел найти ни единого камешка от него. Но Книги не могут быть уничтожены.
Иисус подбросил в костер хвороста и обратился к Иоанну, сидевшему рядом с ним.
– Возьмем, например, тебя. Скорпион или гадюка могут укусить тебя даже сейчас, и ты вскоре умрешь. Все, что было Иоанном, сыном Зеведея, через некоторое время обратится в прах. Но если ты при жизни скажешь нечто, заслуживающее того, чтобы запомниться, о тебе останется память. Вот почему ни Исайя, ни Даниил, ни другие пророки по сути не умерли. Вы понимаете, что я имею» виду? Даже если бы мы подожгли Храм Ирода, ничего не изменилось бы. Они построили бы третий Храм. Вот почему значение имеют только слова. Не было бы слов Закона и пророков – не было бы сегодня иудеев. И хотя вы не ангелы, попытайтесь немного думать, как лучшая половина вас самих.
Иисус улыбнулся, и напряжение, не отпускавшее всех со вчерашнего дня, ослабло. Ученики заулыбались и с аппетитом поели.
– Почему ты лучше нас знаешь, о чем думают ангелы? – спросил Иуда Искариот.
Вопрос заставил Симона-Петра, уже откусившего от ножки птицы и ломтя хлеба, перестать жевать. Хлеб выступал у него изо рта, словно зуб, а глаза буквально вылезли из орбит от услышанной дерзости.
– Вероятно, я меньше, чем ты, связан с миром, – ответил Иисус.
– Довольно! – задыхаясь, воскликнул Симон-Петр. – Ты, Искариот, прекрасно знаешь, что наш учитель – Мессия!
– Он никогда этого не говорил, – заметил Искариот.
