приблатненный. Первому едва за двадцать, другому под тридцать, третьему… Третьему, пожалуй, под сорок. Что могло соединить этих людей, что привело их к машине Балясного, к поездке, к грабежу в Черданицах?
В черном пакете лежали отдельно словесные портреты и фотороботы, изготовленные в Черданицах после ограбления отца Никодима. Ребята Солодкого поработали неплохо. И хотя их фотороботы не совпадали буквально с теми, которые оказались на столе Малинина после разговора и работы с Балясным, но все же одного можно было узнать точно — “интеллигент” был и в машине, и в доме отставного священника. Вторым у отца Никодима был, вероятно, “приблатненный”. “Молодого” в доме не было. Он, вероятно, оставался на улице, должен был предупредить об опасности… Малинин разглядывал лица этих троих и думал, что Макс, конечно, сейчас приплясывал бы от радости. Макс вечно пилил Малинина за пунктуальность, занудство и педантизм.
— Ты понимаешь разницу между нами? — кричал Макс в гневе. — Ты хочешь быть бухгалтером. А я хочу быть артистом! Артистом! Мы работаем с людьми. А это требует таланта…
— Это требует порядка, — возражал ему невозмутимо Малинин, и спокойствие его еще больше заводило Макса.
Сейчас Макс был бы рад. Потому что черт знает какое чувство кинуло Малинина именно к этому давнему уже происшествию. Что это было? Простое совпадение, арифметика? По предположениям Кондратенко, взломщиков в стройконторе было трое. Трое. Они могли сравнительно легко управиться и с аппаратом, и с баллоном. И здесь их было трое. Только и всего… Но вот — зацепился же. И нашел малюсенькую, вроде бы и не слишком важную деталь. В материалах, присланных из Черданиц, в протоколе первичного осмотра места происшествия было указано, что на полу обнаружен обрывок прилипшей к половице клейкой ленты — скотча. По уверениям отца Никодима, никакой клейкой ленты в доме не было, никто ею там не пользовался, и сам отец Никодим даже не знал, что это такое, пока ему не показали.
Больше в материалах эта лента не возникала, ей не придали значения, как не придал бы ей значения и Малинин, если бы не помнил с точностью, что мальчишка-сторож в Шиловске умер задохнувшись оттого, что рот ему, связанному, заклеили скотчем, а носом из-за полипов дышать он не мог.
Отцу Никодиму рот не заклеивали — просто заткнули полотенцем. А кусок клейкой ленты остался на полу.
Это могло быть простым совпадением. Но тут уже Малинин в совпадения не верил. Клейкая лента, веник… Характерно. Характерно и противоречиво. Взломщики, которые отправляются на грабеж, предусмотрев, кажется, все вплоть до веника, чтобы заметать следы в самом буквальном смысле слова. Вплоть до новомодного скотча. Малинину казалось, что он даже улавливает гордость, которую испытывали грабители от своей предусмотрительности. И одновременно — останавливают машину среди улицы, первую, случайную, объясняются с водителем, даже называют ему — и верно называют — место грабежа, точный адрес…
Если бы тогда же, по горячему следу, пошло сообщение по райотделам, по автоинспекциям, их взяли бы еще до Черданиц. Или в Черданицах. Или в крайнем случае сразу после грабежа. После грабежа, но до гибели мальчика-сторожа. И был бы жив Демиденко — единственный сын своих родителей.
Но сегодня это уже какой-то узелок. Хотя зацикливаться на нем нельзя. Никак нельзя…
Все больше и больше начинал Малинин понимать, что прав оказался угрюмый, неразговорчивый Кравец. Даже это сочетание предусмотрительности и беспечности характерно для новичков. Подлинные профессионалы, конечно же, угнали бы машину “по-тихому”. Без своих примет, без следов… И то, что нашел Пронько, установив идентичность действий преступной группы и в Приморске, и в Шиловске, тоже свидетельство косвенно в пользу версии Кравца.
Теперь Пронько методично исследовал СМУ — искал хоть какие-то подводки к преступной группе. Ясно было, что связь со стройконторой у них была. Но какая — прямая, косвенная, опосредованная, — вот это и надо было найти. Работал Пронько старательно. В один из дней притащил целую историю. Он лазил по стройплощадке, беседовал с людьми, у него был какой-то особый крестьянский дар разговора. Неторопливый, медлительный, он пробуждал в людях доверие. И вот ему-то и рассказали, что каждый месяц на втором участке с каждой бригады собирают деньги, будто бы на взятку начальнику. Прежний начальник участка уже уволился, теперь работал новый, но вроде бы и для нового будут собирать в предстоящий аванс. Легко установил Пронько, что заводилой в этих поборах выступает бригадир Портнов. Рассказывая об этом Малинину, Пронько аж задохнулся от ярости:
— От бесстыжий! От гад! Он у них на Доске почета висит, в совете бригадиров заседает. Никакой совести!
Прямого отношения к делам группы эта история не имела, а потому начальник уголовного розыска, выслушав Малинина и Пронько, вызвал ребят из отдела борьбы с хищениями социалистической собственности и попросил их заняться этим делом. Те пообещали держать в курсе…
С особой надеждой Павел Николаевич всегда ждал Колю Осецкого. Осецкий появлялся в управлении ежедневно часам к пяти, чтобы снова исчезнуть на сутки. Но он работал на самом перспективном направлении. И сегодня Малинин ждал его, волнуясь. Надо было показать фотографии “черданицкой троицы” Коле, вдруг он узнает кого-то из них? Ведь Коля смотрел шиловские связи с Приморском. Кто-то мог и всплыть там.
Коля явился ровно в пять, хоть часы проверяй. Обычно он торопливо раскрывал папочку, рапортовал, словно диктовал на машинку, и снова исчезал. Но сегодня Осецкий был серьезен, почти торжествен, и Малинин понял: Коля пришел с добычей. Только сдерживает себя из последних сил.
Малинин отодвинул в сторону снимки, чтобы они пока не отвлекали Осецкого, но Коля значительно молчал.
— Та еще группа! — сказал Малинин весело. — Что ни город, то норов. И я не столько жуликов ловлю, сколь ко любуюсь вашими, друзья мои, характерами.
Коля взглянул удивленно.
— У каждого своя золотая минута. Ты можешь не томить душу, а просто объявить, что ты сделал наконец гениальное открытие. Уши-то у тебя горят, как у бабочки!..
— Почему у бабочки? — обиженно спросил Коля.
— А ты просто договорить не даешь. Как у бабочки на свету. Выкладывай, что принес.
— Женечка Дмитриев. Помните?
— Помню. Девятнадцать лет, родители в разъездах, бабушка — учительница, фарцовщик по маркам и дискам. Так?
— Так. — Коля вытащил из неизменной своей кожаной папочки, делавшей его похожим на юного снабженца, лист бумаги и протянул его Малинину.
Майор прочел, вопросительно глянул, и тогда Коля движением фокусника извлек второй лист и снова вручил его Малинину. Когда Павел Николаевич закончил чтение, Коля сказал, удовлетворенно улыбаясь:
— Вот так.
— А какой он из себя, этот Женечка?
— Золотой парнишка. Акселерат. Метр восемьдесят семь. В девятнадцать лет.
— Спортсмен?
— Нет, просто вот такие плечи, вот такая шея и вот такусенькая голова. — Коля показал руками, насколько широка шея и как мала голова. — И как у них у всех — по росту мужик, а по соображению пацан.
— Погоди-ка, мой друг.
С этими словами Малинин извлек из стопки снимков один и протянул его Осецкому:
— Не он?
Коля с сомнением рассматривал фоторобот.
— А других у вас нет?
В Черданицах “молодой” в дом не входил. Его описания и фоторобота среди тамошних материалов не было.
— Смотри на этот. Чем богаты, тем и рады.
— В общем, какое то сходство есть. Не столько в лице, сколько в фигуре. Вот это соотношение — и
