так со мной разговариваешь?
— А как я должен разговаривать? — вспылил Чумаков. — Зачем мне знакомиться с твоим Толей? Про живопись ты ему сама все объяснишь. А про службу в милиции, ты уж меня извини, у нас с ним разные представления.
— Ты же совсем не знаешь человека, а так говоришь.
— Знаю. Все я знаю. И человека твоего знаю, и тебя давно знаю. Только вот понять не могу: ты серьезно со мной говоришь или издеваешься. И вообще — надоело…
— Надоело? — Темные Танечкины глаза внезапно просветлели, она резко повернулась и пошла через улицу.
Ну и пусть. Пусть! Чумаков зашагал широко и решительно.
Утром следующего дня он позвонил на курсы и вызвал к себе Тюрикова. Сварщик, приехав, рассказал, что Миропольский даже дал ему свою машину.
— Залебезил!
Фоторобот они сделали очень быстро — Тюриков молниеносно понял принцип работы и давал поправки четко и точно. Уже через час они принесли в кабинет портрет молодого мужчины с продолговатым, чуть расширенным кверху черепом, аккуратная стрижка с пробором — ничего похожего на новомодные длинные прически, все сдержанно, солидно.
— Ну, все? — спросил сварщик.
Но отпускать Тюрикова Чумаков пока не собирался.
— Можно найти металл, который резали пропавшим аппаратом?
Тюриков задумался:
— На курсах точно ничего нет. Мы ведь металлолом каждый месяц сдаем. Подметаем подчистую — от этого премия зависит. Но нам этот аппарат передали из Западного депо. Я там стойки для кронштейнов варил. Кронштейны эти и сейчас там стоят. Добыть можно, только не просто.
— Очень надо, — сказал Чумаков.
— Я понимаю, что надо. Но это придется кронштейн срезать, стойку снимать, а она там забетонирована, а потом все снова наваривать. Ясно?
— Давайте так: я с начальником депо переговорю, они вам помогут, только на месте никому ничего не объясняйте.
— Это и ежу ясно. — Сварщик встал, недовольный, потом вдруг махнул огромной своей лапищей — где наша не пропадала! — Знаешь, — по-свойски уже сказал он Чумакову, — не надо никому ничего звонить там, договариваться. Ты мне лучше разреши машину сгонять. Я съезжу туда, проверну все это дело, сегодня к вечеру или завтра утром притараню тебе это железо. Идет? А с ребятами я быстрей договорюсь, чем ты с начальством.
— Ну, давайте, — согласился Чумаков. — Но если что возникнет, вы мне позвоните.
Чумаков снова отправился в лабораторию, на этот раз к Шульге. Подполковник Шульга, начальник научно-технической лаборатории, в свои сорок пять был строен как юноша, щеголеват и ироничен. На все управление он славился как лучший стрелок — ни один оперативник не мог обойти его на офицерских стрельбах. В длинных и тонких, ухоженных пальцах Шульги таилось непостижимое чутье — едва взяв в руки оружие, он уже словно знал его боевые свойства и сажал пулю за пулей на любой дистанции даже из незнакомых ему систем. Хорошие стрелки пользовались в управлении признанием, а Николай Николаевич Шульга был не хорошим — феноменальным стрелком. Но сам он, казалось, особой гордости от этого не испытывал. А гордился Шульга тем, что знал на память — от начала до конца русскую оперную классику. И напевал вполголоса, мурлыкал ее посреди самых неожиданных занятий, выпадавших неизменно на долю начальника лаборатории.
Подполковник протянул Чумакову коваленковское направление и заключение экспертизы.
— Здесь мы понаписывали, — сказал он скучающе. — Подпись заделана нестойко, это явно не выработанная подпись, а имитационные каракули. Неофициально обращаю твое внимание на то, что липу эту печатала скорей всего женщина, непрофессиональная машинистка. У них обычно перепад между силой удара правой и левой руки значительно больший, чем у мужчин. Напечатано на новой портативной “Олимпии”, а в Ремтресте никаких “Олимпий” нет, у них только и есть что две “Украины”. Усек, молодец?
Эту лениво-барственную манеру Шульги разговаривать Чумаков прощал, как прощали ее все, кто знал Шульгу поближе. Николай Николаевич при всей своей холености и томности был настоящим работником и отличным товарищем. Когда надо, он сам корпел в лаборатории днем и ночью, когда надо, бегал за хлебом и колбасой для своих сотрудников, сам кипятил и заваривал чай. И всегда знал, что действительно срочно, а что может и подождать. Сейчас он выдал Чумакову заключение, сделанное вне всякой очереди. Группа Малинина шла у него сейчас без задержки — “зеленым светом”. А бывало, когда он лениво говорил:
— Через недельку, если ничего не произойдет…
И дня через два кто-то из его сотрудников звонил и устраивал скандал: почему не забираете заключение, оно лежит, а вас нет…
— Тут сегодня к вечеру привезут один кусок железа, — в тон Шульге сказал Чумаков, — в крайнем случае — завтра утром. Надо бы…
— Когда привезут, посмотрим, — лениво улыбнулся Шульга. — Поглядим, что вы там наварили.
Когда Чумаков вернулся к себе, Кравца в кабинете все еще не было.
“Заседают”, — подумал с горечью Чумаков. Ему-то казалось, что он вышел на самое перспективное направление — аппарат, человек, который его похитил, который, судя по всему, вскрывал сейфы… А оказывается, есть что-то гораздо более важное. Что же это могло быть?..
То, что произошло в этот день, в момент разрушило все построения Коли Осецкого, и теперь в кабинете Малинина сидели пятеро. Павел Николаевич — за столом, рядом с ним Коля с бледным и взволнованным лицом, а у стены два сотрудника Центрального райотдела милиции и между ними здоровенный парень в джинсах и цветной майке, из которой выпирали бугристые голые плечи.
С Женечкой Дмитриевым приключилась неожиданность. У книжного магазина, возле которого собиралась толпа филателистов, к нему внезапно направились двое, взяли под руки и быстро пошли. В первую минуту Коля подумал, что эти двое и есть загадочный Дмитриевский контакт, но, когда тот начал упираться, Коля понял, что происходит. Он позволил оперативникам отвести Дмитриева квартала за три, а потом остановил их и представился. Ребятам из Центрального райотдела, конечно, не понравилось это вмешательство, но они все же согласились доставить задержанного сначала в областное управление. Сработал авторитет Малинина. Коля был огорчен и раздосадован — райотдел нарушил всю игру. А услышанное в кабинете Малинина и вовсе выбило Осецкого из колеи. Оказалось, что двадцать седьмого июня Евгений Дмитриев вместе со своим дружком Максимом Морозом пытался похитить радиоприемник из “Волги”, принадлежавшей приезжему профессору Банщикову. Профессор-москвич с семьей путешествовал на машине и сделал остановку на Бугазе. Машина профессора имела противоугонную сигнализацию, и, когда парни попытались открыть “Волгу”, взревел сигнал. Взломщики кинулись наутек, но один из них был задержан тут же, а второму удалось скрыться среди огромного количества отдыхающих. Почти месяц задержанный — Максим Мороз, двадцати лет, учащийся пищевого техникума — молчал, не называл своего сообщника. Потом не выдержал и признался. Они были на Бугазе большой компанией, выехали туда с ночевкой и на второй же день попытались совершить взлом машины. Остальные участники поездки ничего о происшедшем не знали…
Ни фамилии, ни адреса своего сообщника Мороз не знал, назвал приметы, имя, сказал, что его можно найти на филателистическом “пятачке”. Тут его и взяли в первый же день поиска.
Таким образом, участие Дмитриева в шиловском ограблении отпадало само собой. Сидеть ему предстояло, к счастью для него, за другое.
— Ладно, товарищи, берите своего “деятеля”, извините нас за вмешательство, недоразумение вышло, — сказал Малинин. И все трое ушли, оставив Колю в состоянии легкого шока.
Малинин переживать Осецкому не дал:
— Ты мне вот что лучше скажи: ты выяснял по прочим нашим шиловским контактам — что там?
— Я сейчас.
Коля действительно обернулся мгновенно — сбегал за папочкой, раскрыл ее, выстелил стол бумагами.
