– В погреб их! И свяжите хорошенько! – А затем добавил, обращаясь к Гапону: – Казним на рассвете. Пусть проспятся. Негоже русских богатырей во хмелю казнить.
– Я всегда поражался твоей справедливости, Володя, – преданно глядя князю в глаза, сказал Гапон.
– Спасибо, Гопа, – жеманно поправил воротник пижамы князь.
– Вовка, – проникновенно продолжил поп, дружески положив руку князю на плечо, – а давай их все-таки прям сейчас казним. Куй, как говорится, пока горячо.
– Не, княжецкое слово менять не могу.
– Даже для меня?
– Даже для тебя.
– Жаль, жаль, – сказал Гапон задумчиво. Но тут же повеселел.
– Знаешь, – сказал он, – не люблю я эти зрелища, честное слово. Может, ты их без меня казнишь, а?
– А чего ж, конечно. Отдыхай.
– А точно казнишь?
– Ну я ж сказал!
– На рассвете?
– Обязательно.
Гапон благодарно пожал князю руку:
– Вот это я понимаю! Сказано – сделано! А я тогда пойду посплю, устал я чего-то от трудов государственных. Потом в баньку схожу. Потом, сам понимаешь, Алена у меня… К обеду только появлюсь, ладно?
– А чего ж, ступай, – разрешил князь. – Алена у тебя – ух! – Князь сжал кулак, демонстрируя хилый бицепс. – Славная! Привет передавай от свата.
– Непременно, Вова, непременно, – заверил поп. – Адью! – И, весело посвистывая, вышел вон.
…Влетев в свою поповскую избу, Гапон еще в сенях закричал призывно:
– Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!
Огромная, на две головы выше его, мрачная бабища подбоченясь возникла в дверном проеме. Есть женщины в русских селеньях…
– Ну? – спросила она грозно.
– Аленушка, – с виноватой улыбкой сказал Гапон просительно, – собираться надо. Уезжаем мы.
– Куда это вдруг? – От презрительного прищура глаза Алены превратились в две синие щелки.
– Слушай меня, Аленушка, – зашептал Гапон. – Наконец-то пришло за батюшку твоего, Соловушку, отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я закрутил?!
Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец взорвалась:
– Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянный! Русь-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. – И она выдернула из-под полы свою девяностопудовую кочергу, с коей не расставалась даже в постели.
– Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, – принялся ласково приговаривать Гапон, отступая в глубь сеней. А там, в сенях, на тот случай все уж приготовлено было. В одну руку схватив с вешалки рушник, в другую – с полки бутыль с наклейкой «Хлороформ», он плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, сунул ей рушник в лицо.
Бабища с грохотом рухнула на пол и захрапела, сотрясая звуком избу.
– Ничего, ничего, Аленушка, – приговаривал Гапон, корабельным канатом скручивая ей руки и ноги, – баба ты норовистая, что кобылка необъезженная… Вот стану наместником, свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. – Сказав это, он прощальным поцелуем осенил пухлые девичьи уста, а затем вогнал в них толстенный кляп из скомканной скатерти. – Ты тут полежи, отдохни, – сказал он на прощание безответному телу, – а я пока сбегаю с Черномором разберусь.
С этими словами поп поспешно выскочил из избы.
…А во княжецких палатах тем временем происходило вот что. Только было собрался Владимир от волнений отдохнуть, как отворилась дверь и вошла Несмеяна.
– Обидчика моего не нашли, папенька? – кокетливо спросила она, поправляя рукава шитого бисером сарафана.
– Обидчика, обидчика… Ищут, – рассеянно сказал Владимир, озираясь по сторонам. Где ж корона? Неужели Гапончик уволок? Казню… А! Вот она!
Владимир подобрал невесть как закатившуюся под трон корону, обдул с нее пыль и искоса посмотрел на дочку.
– Чего вырядилась в праздничное? Сарафан небось из китайского сукна шит, а ты его в будни носишь. Отец-то у тебя – князь, и то по-простому одевается! – Он похлопал себя по бокам, демонстрируя полосатую пижаму.
Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.
– Грустно, папенька. Посмеяться хочется.
– Так ты посмейся, – оживился Владимир. – Народу объявим, что я тебя сам развеселил, полцарства сэкономим. Ну?!
Царевна покривила губы, старательно развела их пальцами вверх и застыла.
– Ну, – подбадривал Владимир. – Давай хохочи, золотко!
– Чего с Емелей будет, как сыщут? – продолжая кривить лицо, спросила Несмеяна.
– Казним. Голову с плеч скинем, как положено.
Несмеяна тихо, уютно заревела.
– Ты чего, дочка?
– Люб он мне! – не прекращая реветь, сказала Несмеяна. – Все женихи – придурки какие-то, клоуны, шуты гороховые. А он – серьезны-ы-ы-ый! Богаты-ы-рь!
– Липовый, – не терял духа Владимир.
– Какая разница, – огрызнулась Несмеяна. – Про то никто не ведал!
– Так чего ж шум подняла? – не выдержал Владимир.
– Дура, – самокритично призналась Несмеяна. – Все равно никому меня не развеселить. Соврала бы: мол, заставил он меня посмеяться маленько, стала б женой богатырской. Внука бы тебе родила, наследничка!
Владимир потер лоб. Последний довод, похоже, попал в больное место.
– Значит, так, дочурка. На Емеле свет клином не сошелся. Есть и другие на Руси богатыри. Кто нам первым на глаза попадется, того и окрутим.
Несмеяна, похоже, ждала не этого. Но возразить не успела. В дверь заглянул стражник и виновато произнес:
– Аудиенции просят, пресветлый княже!
– Занят я! – гаркнул Владимир.
– Убедительно просят, – не унимался стражник, потирая шишку на лбу. – Не кто-нибудь, а добрый молодец Иван-дурак. С булавой. Может, пустим?
– Ох и распустились вы… – начал Владимир и вдруг оживился: – Добрый молодец, говоришь? – Он заговорщицки глянул на Несмеяну. – Отлично. Даже лучше, чем богатырь, а то они больно наглые да своенравные. Пускай!
Стражник исчез, а в палаты вбежал Иван-дурак. Со сладостным для княжецкого уха криком: «Не вели казнить, вели миловать!» – он бухнулся на колени. Пол в комнате захрустел.
– А, ты, значит, и есть Иван-дурак, – приглядевшись, разочарованно сказал князь. – Казнить не буду, но и награду отложим. Верно, Несмеянушка?
Та согласно кивнула.
– Не за себя прошу, за друзей моих, – вставая, сказал Иван. – Не виноваты они, княже!
– Это кто ж не виноват? Илюшка, Алешка да Никитич Добрынька? Ну ты загнул! Несмеянушка, ты только послушай: над ним самим подозрение висит, а он за изменщиков просит!
