всем могуществе приземистого узловатого ствола, похожий в своей величавости на несо крушимого викинга.
Я обошел его кругом и повернул обратно, торопясь выйти на знакомую мне тропу и усом нившись в душе, что мне удастся осуществить свое желание и 'объять необъятное'. Деревья, как и прежде, почтительно, с галантностью придворных расступались передо мной и дисцип линированными солдатами смыкались за моей спиной, отгораживая от меня все, что нахо дилось за пределами тридцати-сорока шагов, тропа вилась ужом, но все же вывела меня на од ну из боковых аллей.
Брегет показывал, что торопливого времени осталось слишком мало для новой попытки, и я в душе был рад тому, что больше не надо торопиться, а можно просто погулять по знакомым геометрически правильным аллеям, по тенистым аркадам, полюбоваться явившейся вдруг белкой или ящерицей и, покорившись размеренному ритму обступающих деревьев, мерно об думывать неторопливо появляющиеся в парадных одеждах мысли.
Я присел на низкое ограждение маленького фонтана, меланхоличным взором скользя по дорожке парка до моста, пересекающего миниатюрный канал, и обратно, мысль, без усилия, легко оторвавшись от бренного тела, поднялась к самым облакам...
Я судорожно очнулся от дремы. Всему виной - муха. Она села мне на лицо, я мотнул голо вой, потерял равновесие и чуть было не свалился в фонтан.
Сначала, еще не вполне соображая, я окинул взглядом все вокруг, а это был по-прежнему полнокровный солнечный день, слепяще-праздничный.
И тут я вспомнил! Вскочив, я нервно зашагал по скрипящей песчаной дорожке. С места в карьер пущенная мысль, не останавливаясь на странных прихотях памяти, влетела в хлесткие заросли догадок и гипотез, но через мгновение, ведомая опытной рукой, выскочила на воль ный простор. Сначала бег ее был тяжел, но через некоторое время ей удалось достичь привыч ного темпа.
Hо хватит аллегорий, а то можно увязнуть в их сладком сиропе. Долгие годы я учился от ключаться на трассе от себя обыденного, искусству напрочь забывать ТУ, другую жизнь. Это было необходимо, это были азы, которые должен был постигнуть каждый трассер. Новичка лег ко выбивает с трассы первое же сильное воспоминание, поэтому у хорошего трассера от ре ального мира остаются только смутные тени, неясные образы, кажущиеся далеким чужим прошлым. И теперь годами отработанное умение мешало мне сосредоточится, то и дело за жигая ненужную, устаревшую надпись: 'опасность'. Hе знаю почему, но я вдруг вспомнил о по гибшей группе Черного Рыцаря, вспомнил, как Дирижер, тогдашний магистр, говорил после из вестия об очередном трупе:
- ...они думали о чем угодно: о развлечениях, славе, превосходстве над другими, счастье. Они не думали, что это может быть и Смерть, они не думали, что это может быть и увечье, и что ос таток жизни придется провести в микроскопическом ограниченном мире стен, закрытых две рей, окон, радио, таблеток, полубреда и боли.
Эти слова прозвучали во мне гулко, как в пустом храме. Страха не было, но и ощущения зве нящей радости, как тогда в ночном городе, после разговора с Повелителем Мира, не появи лось. Странное искушение, не думать о выходе из петли вовсе, вдруг поднялось из потемков ду ши. Ведь, в самом деле, если до сих пор весь мой опыт говорил о том, что самый смысл мое сущест вование имеет тогда и только тогда, когда я живу для других, то сегодня ситуация кардинально изменилась. Теперь окружающий мир существует для меня, и только потому сам имеет смысл, целостность, гармонию и еще черт да бог знают что, только потому, что существую Я.
Итак, теперь есть выбор, и хоть я порожден другим миром, и хоть я создал этот по его подо бию, и посему он тоже может попытаться подчинить меня себе и для этого у него есть много: слова и их смысловое поле, предметы обихода, общество людей, какими бы незамыслова тыми они ни были, - но теперь, если я решу вопрос в свою пользу, я могу потягаться с ним, пере менить его, от самых корней до вершин, я ведь знаю, что придает смысл человеческому сущест вованию, и потому могу перевернуть все с ног на голову и заставить реку жизни потечь вспять, пусть в противоестественном ТАМ, но возможном ЗДЕСЬ направлении. Отныне все зависит только от меня.
Я остановился, наткнувшись на преграду на моем пути и, невольно оставив на время свои мысли, посмотрел вперед.
Я стоял у фонтана, упершись в теплый ноздреватый камень, а прямо передо мной могучий Посейдон правил одной рукой своей колесницей из полуконей-полурыб, другой сжимая огром ный трезубец. Мириады струй окружали Владыку Вод со всех сторон, солнце наполняло их све том, претендуя на первенство, и оттого эта взлетающая вода казалась искрами, потоком сгу щенного света, цветком из тысячи нитей, пузырящихся, встретившись с поверхностью пру да.
Посейдон повелевал, и я повелевал. Он мчался в неведомые дали и одновременно стоял на месте. Как и я. По его лицу можно было прочесть, что он мудр, мускулистый торс говорил о его огромной силе, а трезубец - о власти, но в голове его не было ни одной мысли, каменные мышцы не могли бы сдвинуть его хотя бы на дюйм, а трезубец - пустая игрушка.
Итак, я в петле. Я миновал свой Рубикон, за которым кончается игра и начинается иная жизнь, по своим законам с новыми целями и смыслом. 'Мир, создаваемый творцом, петлей смы кается вокруг него, и тогда узнает творец, ЧТО он создал', - так сказано у Экс-Со-Ката.
'Чтобы оценить музыку, надо ее послушать, чтобы оценить мир - нужно в нем пожить', - ска зано у него же, но только сейчас до меня дошел истинный смысл этого банального, на первый взгляд, высказывания. Одно дело, когда ты приходишь на трассу, как в луна-парк, другое - когда ты остаешься в ней жить...
Где-то в отдалении ударили часы и напомнили мне о близкой трапезе. Было полдвена дцатого.
Я заторопился к дворцу. Стремительно миновал мост Поцелуев, прошел вдоль северного крыла дворца, взлетел по боковой лестнице на второй этаж, и анфилада комнат слилась для меня в ритмичное мелькание дверных проемов. Задумавшись, я пребольно задел локтем о брон зовую рукоять и, потирая ушибленное место, вдруг услышал звуки, на которые еще секунду на зад не обращал внимания.
Торопливо подойдя к ближайшему окну, я выглянул во двор и изумленно замер.
Передо мной, внизу, вдоль дворца двигалась необычная процессия, показавшаяся любому на моем месте просто шествием карнавальных масок, но я сразу понял, что это были ОHИ. Сти хии, Боги, Повелители наших душ, превосходно знакомые каждому трассеру по 'Глобалисти ку'.
Впереди решительно шествовал гигант в алом сверкающем плаще, за ним не менее могу чий гигант в мундире, при шпаге и с надменно холодным лицом, беседовавший со своей спутни цей - вульгарно одетой особой, похожей отчасти на публичную девку, отчасти на едва про снувшуюся богиню, беспрестанно потягивающуюся, как кошка, поигрывающую глазами, веером, изгибающуюся обширным бюстом, нагло смеющуюся, с распущенными колышущи мися волнистыми светлыми волосами. За ними шла стройная гордая женщина в скромном длинном белом платье, перевязанном алмазным поясом, и вела, учтиво и ласково, взъеро шенную старуху с горящими глазами в наряде из сотен лоскутов, босую, горбатую, с углова тыми резкими движениями и хриплым низким голосом. Когда ее случайный недобрый взгляд упал на меня, я инстинктивно отпрянул от окна и еще долго не мог прийти в себя.
Воля, Принципиальность и Беспринципность, Любовь и Ненависть - вот кто были эти фигуры. За ними шли остальные: Совесть и Эгоизм, Добродушие и Злоба, Разум под руку с Глупостью, жизнелюбивая Сила, тащившая за собой апатичную Слабость, цепляющуюся за нее изогнутой клюкой. Последним шествовал Страх, зловеще-мрачный, глядящий дикими вращающимися глазами из-под сросшихся нависших бровей.