него зависит сегодня же сделать из меня крестьянина или сенатора.
Сперанский, язвительно улыбаясь: — Не все так делается, как думается.
Я: — Местное начальство сибирское наверное засвидетельствует, что я обнесен напрасно, стражду невинно.
Сперанский, бледнея: — Чего же вы хотите? Ужели думаете, что государь за вас предаст суду двух сенаторов, целый департамент, комитет министров? Предпочтет им удостоверение генерал-губернатора?
Я: — Не сенат и комитет господ министров обнесли меня государю, но сенаторы, ревизовавшие Западную Сибирь; следовательно, они одни и должны отвечать за неправильный, противозаконный поступок.
Сперанский: — Сенаторов нельзя винить, если б они и представили обозренные ими предметы не в настоящем виде. Каждый из нас имеет свои глаза: предметы сии могли таковыми им показаться.
Я: — Если государь посылает сенаторов куда бы то ни было, особливо в отдаленный край, то, без сомнения, не для того, чтобы они описывали обозреваемые ими предметы в превратном виде, каковыми им покажутся, но в настоящем.
Сперанский, с переменою в лице: — Впрочем, не подумайте, чтобы я брал сторону сенаторов. Мой совет: не беспокоить государя; под судом же быть не великая еще беда! Не вы один испытали сие.
Я: — Конечно, не беда быть под судом для человека, который не дорожит своею честью, но всякому благорожденному больно, очень больно!
Сперанский: — Вступите снова в службу, тогда все может загладиться.
Я: — Могу ли думать о том, быв очернен во мнении государя императора?
Сперанский: — Почему же нет? Есть много примеров.
Я: — Но чрез кого искать мне должности? Ваше высокопревосходительство возьмете ли на себя труд ходатайствовать в мою пользу?
Сперанский, краснея: — Займемся после, когда кончится ваше дело, а теперь унывать вам не для чего.
Сим прекратился разговор с тайным врагом моим. Я, благодаря за лестные обнадеживания, оставил его с тем, чтобы никогда к нему не возвращаться; он наверно дал приказание своему швейцару: решительно не принимать меня. И можно ли ожидать чего хорошего от человека, который держится правила: «все обещать, ничего не исполнять и никому не отказывать!»
В августе 1830 г. Бантыш-Каменский приехал вновь в Петербург.
«Надлежало прежде всего узнать от обер-прокурора 1-го департамента Журавлева, в каком положении находилось тогда мое дело, — и вот средства, употребленные мною для выведания от сего лукавого человека необходимых сведений. Приезжаю к нему в восьмом часу утра; вхожу по докладу в кабинет, он суетится, тащит большие кресла; я помогаю ему в сей работе, усаживаюсь в них с каким-то внутренним предчувствием, что ласковый прием не обещал ничего хорошего!
— Позвольте узнать от вашего превосходительства, — говорю услужливому хозяину, — в каком положении находится теперь мое дело? Тому ровно год, как докладная записка была изготовлена к слушанию.
— Так точно, — отвечал Журавлев, опустив глаза вниз и потирая руки, — оно остановилось по случаю некоторого соображения.
Я: — О каком соображении, ваше превосходительство, изволите говорить?
Журавлев: — При докладе сего дела господа сенаторы нашли нужным пополнить оное необходимым пояснением.
Я: — От кого же было вытребовано сие пояснение, когда в составленной записке помещены в подробности все обвинения и мое оправдание?
Журавлев: — Право, не упомню за давностью времени. У меня не одно ваше дело; притом я на днях только возвратился из деревни.
Я: — Помилуйте, ваше превосходительство, как вам не знать, что у вас делается в департаменте? Пояснение сие наверно было требовано от сенаторов, ревизовавших Западную Сибирь?
Журавлев, смотря на потолок: — Кажется, от сенаторов; да, так точно, от них.
Я: — Что ж они сделали: оставили ли требование Правительствующего сената без удовлетворения, или написали свое опровержение?
Журавлев, обратя снова взор свой на потолок: — Право, не упомню за давностью времени: кажется, сенаторы, что-то написали. Да. Так точно, они возвратили все дело в Правительствующий сенат со своим пояснением.
Я: — Войдите в мое положение, ваше превосходительство: в оправдании я ссылался на подлинные дела, на засвидетельствование двух генерал-губернаторов. Правительствующий сенат имел в виду обвинения ревизоров; не доставало только к пояснению дела истребования сведений, которые обнаружили бы мою невинность или клевету, но вместо того самое оправдание мое было передано моим обвинителям, чтобы они уничтожили оное неизвестным мне опровержением.
Журавлев: — Так угодно было господам сенаторам.
Я: — Но неужели меня лишат права, предоставляемого самыми законами: обвинят, не выслушав, не приняв оправдания?
Журавлев: — Вашему превосходительству должны быть известны законы: вы лишились сего права по причине, что дело ваше поступило в доклад.
Я: — Не смею опровергать слов ваших, но все остаюсь при прежнем намерении подать прошение в Правительствующий сенат.
Журавлев: — Как угодно вашему превосходительству.
По разговору сему можно судить о полученном мною успехе в сенате: прошение было написано, подано; отказ объявлен мне тем же самым Журавлевым и теми же словами, которые слышал от него в кабинете: «Господа сенаторы изволили найти, что дело сие будет бесконечное». Я поклонился ему и вышел с сердечным соболезнованием, не о себе одном, из верховного судилища!
Не буду описывать здесь огорчения моего по случаю объявленного отказа… Но перо мое не в силах изобразить поразившей меня неожиданной печали, когда узнал, что всеподданнейшие прошения поступили к господину управляющему министерством юстиции с следующим высочайшим повелением: «Чтобы он обратил внимание 1-го департамента Правительствующего сената на неприличные и противозаконные выражения мои о сенаторах, ревизовавших Западную Сибирь, состоящие в том, будто они несправедливо обвинили меня и будто бы все действия их основаны были на желании вредить местному начальству.
Теперь остается мне ожидать, какому новому наказанию подвергнет меня 1-й департамент Правительствующего сената?»
«2 июня 1824 года в департамент министерства юстиции к его директору действительному статскому советнику Ивану Федоровичу Журавлеву явился гвардии капитан князь Долгоруков для получения резолюции министра юстиции на поданное им прошение по бывшему на консультации делу о подмене им, князем Долгоруковым, картин, и после прочтения резолюции князь грозился подать жалобу Государю Императору, изъясняя: на несправедливость министерства юстиции все вопиют, что по сим несправедливостям не имеющие никакого состояния (намек на Журавлева) покупают по 800 душ, что всему злу причиной являются беззаконные самого Журавлева действия, на кои у него есть письменные доказательства, что министр юстиции, а особенно сам Журавлев мстят ему, и протест С.-Петербургского губернского прокурора по делу о подмене картин есть только повод к тому и так далее. Долгоруков говорил выражениями из пасквиля, подкинутого Журавлеву раньше и адресованного ему лично: «Счастлив ты, наглый злодей, что живешь в таком государстве, в котором нельзя еще купить кинжала для твоего жестокого и подлого сердца, и где искоренить гнусного злодея считается еще преступлением. Но есть еще две отрады несчастному и угнетенному, одна надежда на Бога, который рано или поздно отомстит тебе, а другая на Государя, которому довольно коротко уже известны твои деяния и твоя бессовестная наглость, с которою ты пользуешься доверенностью кроткого и доброжелательного своего министра для защиты твоих подлецов, тебе подобных, и для прикрытия позорных своих деяний; опомнись, злодей! Близок, может быть, час, когда раздраженный Монарх покажет над тобою пример правосудия…»
После этих скандальных событий директор департамента И. Ф. Журавлев подал на имя генерала от
