– Почти, – согласился Макар. – Что не мешало ему завести ребенка от другой. Впрочем, там были весьма запутанные отношения, и сам Ланселот, насколько мне помнится, утверждал, что его соблазнили, приняв облик милой его сердцу королевы Гиневры. Несколько источников по-разному толкуют их взаимоотношения.
– Понятно, рыцарь все свалил на женщину. Нет, Дмитрий Арсеньевич такого себе не позволял. Швейцман упомянул одну фамилию...Томша, Мария Томша.
– В каком контексте?
– Он спросил Крапивина, как тот думает, будет ли Томша на завтрашних похоронах. Денис Иванович, безусловно, человек очень сдержанный, но передернулся так, словно ему лягушку засунули за шиворот, и всей своей пресной физиономией выразил отвращение к подобной возможности. Правда, очень быстро взял себя в руки.
– А почему ты решил, что эта дама была именно любовницей, а не просто знакомой?
Сергей задумался. Стоило Швейцману упомянуть о Томше, как они с Крапивиным обменялись быстрыми взглядами, словно прощупывая друг друга: «Ты помнишь?» – «А ты?» За десять минут до этого, откровенно обсуждая Силотского, Семен Давыдович сказал, как о само собой разумеющемся, что многие женщины будут его оплакивать, а в ответ на прямой вопрос Бабкина так же прямо объяснил: Дмитрий был любвеобильным мужчиной, но честно предупреждал своих женщин, что на звание единственной ни одна из них не может претендовать. Кроме того, жена всегда стояла для него на первом месте, на той недосягаемой высоте, до которой не могла подняться ни одна любовница.
– Ольга знала об этом? – недоверчиво спросил Сергей, выслушав Швейцарца.
Тот кивнул.
– И мирилась?
– Что еще ей оставалось делать? – ответил тот вопросом на вопрос. – Она приняла его правила игры, потому что он предупредил ее о них сразу. И их брак был значительно счастливее многих из тех, где мужья скрывают свои похождения.
– Ольга знала, что Дмитрий ее любит, – невыразительно проговорил Крапивин, глядя не на Бабкина, а в лужу под ногами.
Бабкин посмотрел на его вытянутое бесцветное лицо, скептически подумав, что специалист по любви из Дениса Ивановича, похоже, никудышный. Собственник по натуре, Сергей распространял свои чувства и на других – оттого ему сложно было представить, как может женщина искренне любить мужа, открыто сообщающего, что он ей изменяет.
– Поймите, у Оли имелось то, чего не было у других его баб, – вмешался Швейцман, верно истолковав сомнение на лице сыщика.
Семена Давыдовича поначалу забавлял этот насупленный широкоплечий мужик, ходивший за Ольгой по квартире, как огромный виноватый пес. Волкодав. «Ему бы, этому товарищу, в горы, с альпинистами, или сплавляться по реке, а еще лучше – в экспедицию на Северный полюс... Или Южный. На собаках, закутанному под самые глаза, бежать за нартами в унтах...» Как человек, считающий, что он занимается интеллектуальным трудом, к тому же приносящим неплохой доход, Семен Давыдович несколько снисходительно относился к тем, кому судьбой изначально предназначено было бежать за лайками на Северном полюсе. Или на Южном.
Но сорок минут спустя Швейцман с удивлением обнаружил, что он разговаривает с сыщиком совершенно откровенно, ничего от него не скрывая. Тот задавал короткие, но правильные вопросы, и даже когда вопросы его казались глуповатыми, они все равно были правильными, потому что в итоге на них давались нужные ответы. Невозможно было устоять и не продемонстрировать мужику, не очень разбирающемуся в отношениях между людьми, свое превосходство хотя бы в этом, раз уж его физическое превосходство подчеркивалось самой природой.
Крапивин поначалу неохотно общался с Бабкиным, но в конце концов, вынужденный то уточнять, то дополнять слова друга, сам не заметил, как начал вставлять короткие фразы. Сергей осторожно присматривался к нему, избегая любой реплики, которая может быть расценена Денисом Ивановичем как давление: если Швейцман казался более-менее понятным, то с этим молчаливым и напряженным человеком следовало быть очень осмотрительным. К концу разговора Бабкин почти решил, что перед ним типичный скучнейший клерк, озабоченный только собственной персоной и в чуть меньшей степени – тем впечатлением, которое он производит на людей, но одно мелкое происшествие заставило его отказаться от столь упрощенной характеристики.
Мимо них прошла молодая женщина с коляской, из которой выглядывал картинно пухлый розовощекий малыш в голубой шапочке с большим смешным помпоном. Она свернула к подъезду и растерянно остановилась – въезд на пандус был перекрыт припаркованной перед самым подъездом иномаркой. Одновременно, не сговариваясь, Бабкин и Крапивин направились к ней, подхватили коляску с двух сторон и подняли по ступенькам под смущенную благодарность женщины; затем Сергей, улыбнувшись ей, отошел в сторону, а за его спиной раздалось довольное гуление малыша. Он обернулся.
Ребенок, смеясь и громко воркуя, тянул растопыренную пятерню, из рукава комбинезона к Денису Крапивину, замершему возле коляски с растерянным лицом. Что-то в нем привлекло мальчика, потому что он, продолжая смеяться, заговорил с Крапивиным на своем детском языке.
– Пойдем, болтун, – рассмеявшись, сказала его мать, и дружелюбно кивнула Денису.
Тот придержал дверь, провожая взглядом смеющегося ребенка, и сбежал по ступенькам обратно к Бабкину и Швейцарцу, тут же включившись в разговор. Однако за те несколько секунд, что Крапивин смотрел на малыша, Сергей поймал в его глазах выражение, если не разрушившее его первое представление о друге Ланселота, то внесшего в него много сомнений.
Тоску увидел Сергей, почти собачью тоску, которую Денис Крапивин успел скрыть от Семена Швейцмана, как наверняка скрывал и многое другое. «Осталось только узнать, – сказал себе Бабкин, – что именно»...
В какой-то момент, поймав короткий взгляд сыщика – неожиданно умный и проницательный, – Семен Давыдович осознал, что тот не только собирает информацию о Ланселоте, но заодно изучает их самих. Швейцарцу стало не по себе, но неприятное ощущение вскоре исчезло, и он убедил себя, что сыщику не хватит ума разобраться ни в нем, ни в Крапивине, ни в Ланселоте. Об этом лишний раз свидетельствовала его наивность в том, что касалось Димкиной «распущенности». Сам-то Швейцман так никогда не говорил – распущенным называла Ланселота Рита, и он, поначалу ожесточенно споривший с ней, через некоторое время стал избегать этой темы в разговорах с женой. «В конце концов, для женщин секс значит куда меньше, чем для мужчин, оттого-то они и не способны понять то, что ясно нам».
– Так что же было у его жены, чего не имели другие дамы? – заинтересованно спросил сыщик. Он присел на корточки и теперь смотрел на коротышку Швейцмана снизу вверх, отчего Семен Давыдович почувствовал себя свободнее и раскованнее.
– Пусть мои слова прозвучат напыщенно, но у нее была его любовь. Уверяю вас, они любили друг друга, это все знали! Димка разделял физическое и духовное; он легко поддавался зову плоти, разрешал себе эдакое, знаете ли, баловство, но он, к примеру, никогда не поехал бы с любовницей на курорт! Только с женой! Любить жену – это одно, спать с любовницами – совсем другое. Темперамент, знаете ли, никуда не денешь, а укрощать себя...
– Дима был не из тех, кто любит заниматься укрощением себя, – заметил Денис Крапивин со странной интонацией – казалось, в ней прозвучали одновременно горечь и насмешка, но и то, и другое он постарался скрыть. – Скорее наоборот.
– Нельзя сказать, что он потакал своим страстям, – подхватил Швейцман, – но он, определенно, не ставил целью всей жизни их обуздание. И еще учтите, что Димке всегда было наплевать на общественное мнение! Для него не существовало ограничений, кроме собственной морали. Любопытно... – задумчиво протянул он, помолчав и словно забыв о присутствии сыщика, – как ты думаешь, Денис, Томша завтра придет?
– Вот тогда-то они и переглянулись, – закончил Бабкин. – Потом Крапивин опять уставился на лужу. Смешно сказать – он так таращился в нее, что я даже присел, чтобы рассмотреть: не увидел ли он в ней чего-нибудь на дне.
– И что же?
