Рыцарь нашего времени

очевидной и подоплека его действий, и основательность, с которой разворачивалась подготовка к покушению, и ненависть Крапивина к его жертве.

Денис бросил листы обратно на стол. Кончено. Все кончено.

Последний лист, на котором ничего не было написано, лежал чуть поодаль от остальных, скомканный, будто неудачный черновик. Крапивин поднял его и увидел тот самый револьвер, которым так хвастался и гордился Ланселот.

«Забыла. Приготовила, чтобы выстрелить в меня, продумала сцену с обвинением, а потом испугалась, убежала, а оружие забыла. Глупая женщина».

Немного поразмыслив, Денис проверил наличие патронов, сел на стул, положил револьвер рядом и подвинул к себе мятый лист. Несколько раз с силой провел по нему ребром ладони, пытаясь разгладить, затем достал из кармана ручку и написал записку, не останавливаясь, не задумываясь над словами. То, что Ольга оставила оружие в доме, давало ему большое преимущество, и этим преимуществом он собирался воспользоваться.

Поставив дату и четкую подпись, Крапивин встал, глубоко вдохнул и выдохнул, выпустив маленькое облачко пара. Все. Осталось сделать только одно дело. Но в ту секунду, когда он вставил дуло револьвера в рот, ощутив омерзительную солоноватость ледяного металла и раздражающий ноздри запах, хлопнула дверь, раздались торопливые шаги, и знакомый голос, запыхавшись, сказал:

– Не стоит этого делать, Денис Иванович.

Вынув изо рта липнущий к губам и языку пистолет, Крапивин обернулся и увидел в дверях одного из двух сыщиков, которого успел возненавидеть на похоронах, – младшего, нахального, с насмешливым взглядом. Он и сейчас смотрел насмешливо, и по какой-то причине именно это выражение его лица остановило Дениса от того, чтобы спустить курок.

– Уходите, – без эмоций сказал Денис. – Уходите!

Парень покачал головой.

– Вы не все знаете, – сказал он, и Крапивину показалось, что парень усмехается. – Сказать по правде, вы ничего не знаете.

Денис подумал, что нужно выстрелить, выстрелить немедленно, пока не появились еще люди, но его останавливала насмешка в глазах и голосе Илюшина. Он с детства не переносил, когда над ним смеялись, а он не понимал причины.

– Чего я не знаю?

– Вы не знаете человека, по вине которого оказались здесь с пистолетом во рту.

Крапивин рассмеялся высоко и тоненько. Ему и в самом деле стало смешно.

– Знаю. Вот он! – с внезапной яростью он ткнул дулом в зеркало, висевшее на противоположной стене и отражавшее его самого и окно за спиной. – Вот он, слышите?! Вот он!

Его голос сорвался, и Денис закашлялся.

– Вы ошибаетесь. Я легко могу вам это доказать.

– Уходите! Оставьте меня одного!

– Не раньше, чем вы обернетесь. Обернитесь! Что вы теряете? Я не двинусь с места, обещаю вам.

– Вы выстрелите в меня! – выкрикнул Денис севшим голосом, понимая, что его загоняют в ловушку, но не понимая, в какую именно.

– Не глупите! Единственное оружие – у вас в руках, и я не вижу ни малейшего смысла в вас стрелять, раз уж вы сами собрались это делать!

Логика последней фразы неожиданно убедила Крапивина. Настороженно глядя на Илюшина, он опустил револьвер, не спуская палец с курка. Взгляд его снова упал на зеркало, и, вздрогнув, он увидел в отражении, что двор перед домом больше не был пустым. Там стояли два человека.

Одного он узнал сразу – Сергей Бабкин, другой сыщик, уехавший от него всего лишь несколько часов назад. Но второго он узнать не мог, словно зеркальная поверхность, покрытая рябью подобно воде, искажала знакомые черты, и они никак не желали складываться в лицо, которое он видел тысячу раз.

– Обернитесь, – спокойно повторил Илюшин. – Денис Иванович, это морок, болезнь, ее надо сбросить.

Крапивин вглядывался в зеркало, которое лишь подтверждало то, что он понял давно, – что он болен, болен тяжело и неизлечимо. Он проваливался туда, в снежную зеркальную глубину, где кровавым пятном пылала Ольгина машина, и два человека качались, как темные водоросли. Остальное было белым.

Он не мог отвести взгляда от отражения. Второе лицо... Он никогда его не видел!

– Я никогда его не видел, – прошептал Денис.

– В таком образе, думаю, не видели, – согласился Илюшин, не двигаясь с места. – Стрижка сильно меняет человека.

Заставив себя оторваться от зеркала и кинув на Макара потрясенный взгляд, Крапивин наконец обернулся к окну, и там, за стеклом, это лицо предстало перед ним без всяких искажений.

Сергей Бабкин сжимал в руках пистолет, держа на прицеле стоявшего на снегу человека со связанными руками. Человек был коротко стрижен, не осталось ни рыжих бакенбард, ни курчавой бороды, но и без них со странным ощущением, похожим на повторяющийся наяву кошмар, Крапивин узнал Дмитрия Силотского.

Глава 13

– Все это дело построено на стереотипах, – сказал Макар, обращаясь к Маше.

Они находились у него в квартире, на этот раз – все вместе: Маша, Сергей, Костя, пасущийся на кухне, у мясного пирога, остывавшего под полотенцем (его испек Бабкин), и сам Илюшин, расставшийся, наконец, с полосатым шарфом Зари Ростиславовны. После ареста Силотских они с Сергеем долго давали показания, а потом дожидались Дениса Крапивина: сначала он слушал их историю, затем рассказывал свою.

Сергей поднял с пола лист бумаги с последней зарисовкой Макара. На картинке скачущий всадник прикалывал копьем к дереву дергающегося человечка; человечек был то ли шестируким, то ли шестиногим, и напоминал неумело нарисованного жука. Вокруг него парили три существа с короткими копьями, но, приглядевшись, Бабкин понял, что это не копья, а кисточки.

– Расскажи с самого начала, – попросила Маша Макара.

– Я же тебе все по дороге объяснил! – возмутился Сергей.

– Ты изложил факты, а о причинах я так ничего и не поняла. Объясняли Крапивину – теперь объясняйте мне.

– И мне! – пискнул из-за двери подслушивающий Костя, которого тут же прогнали обратно на кухню.

– Так вот, самым сложным, – сказал Макар, забрав у Сергея свой рисунок и рассматривая его, – оказалось понять, на чем построено это дело. А оно, как я уже сказал, построено на стереотипах. Первый стереотип: если человек плох, то он плох во всем. Владимир Олегович Качков был действительно таким, как описывали знающие его люди: мрачным, злобным, угрюмым типом, изменявшим жене и тиранившим сотрудников. Однако при этом, в нарушение всех стереотипов, он был абсолютно предан Силотскому и никогда бы не воспользовался его доверием в собственных корыстных интересах. Силотскому не удалось бы найти более подходящего человека на роль своего двойника, чем Качков.

– Дмитрию Арсеньевичу даже не потребовалось врать, когда он описывал заместителя, – недобро усмехнулся Бабкин.

– Да, он лишь не сказал о Качкове всего, что думал. Владимир был из тех людей, для которых мир делится на своих и чужих, и чужими в его мире были почти все, а своих было очень немного. Возможно, им был только Силотский. Но для этих своих он готов был сделать все.

Он был искренне благодарен шефу и без всяких сомнений поступил так, как тот попросил. Тем более что просьба, как мы думаем, была пустяковой: помочь Ланселоту выиграть какое-нибудь дурацкое пари. Меня преследовал не Качков, а его призрак, потому что останки Владимира Олеговича похоронены в могиле под крестом, на котором написано имя Силотского.

– Мы так долго охотились за мертвым человеком... – вслух подумал Сергей. – Он казался таким живым... Словно постоянно оставался рядом, наблюдал за нами.

– Да, меня это тоже ввело в заблуждение, – согласился Илюшин. – Сплошные иллюзии и неправильные вопросы! Мы спрашивали себя, почему на нас больше никто не нападает, в то время как надо было