После встречи с Меланьей Соаре Даскэлу поговорил с Кэрэушу. Лейтенант ничего не скрывал.
— Я мог бы вам все объяснить, но это уже не имеет смысла… — закончил он разговор.
Прошла неделя. Даскэлу снова сидел за столом в своем кабинете. Что же написать полковнику Варне? Конечно, Меланья Соаре заслуживает понимания и сочувствия. А Кэрэушу?
И будто специально, чтобы вывести его из затруднительного положения, у куста сирени появился Кэрэушу. Даскэлу терпеливо и внимательно наблюдал за ним, испытывая горькое удовлетворение от того, что лейтенант никак не может найти ни одной ветки. Но Кэрэушу не уходил. «Его настойчивость заслуживает того, чтобы сирень зацвела снова!» — растроганно подумал Даскэлу. И в это мгновение Кэрэушу радостно вскрикнул — в руках он держал последнюю цветущую веточку. Он нашел ее у самого корня, как будто специально сохраненную ему в награду.
Даскэлу долго смотрел Кэрэушу вслед, пока тот легким, летящим шагом не вышел за ворота. «Ладно, лейтенант, — весело подумал Даскэлу, — за свое счастье и за столько загубленной сирени ты вполне заслуживаешь выговора!» Ему самому захотелось прийти домой с веткой сирени, но Кэрэушу сорвал последнюю.
Ключ
Дождь пошел неожиданно, забарабанил в темноте по капоту, по ветровому стеклу. Водитель включил «дворники». Вправо-влево, вправо-влево. Взгляд невольно подчинился этому унылому ритму.
В темные и теплые летние ночи и не заметишь, как опустятся грузные, обильные тучи и вдруг разверзнутся хляби небесные. Щедр июльский дождь. С нолей тянет теплым молоком, созревающими хлебами — сладковатый дурманящий аромат. С благодарностью принимая долгожданную влагу, дышит проснувшаяся земля. Где-то далеко справа, над полем, небо вспарывают молнии, но грома не слышно, тревоги нет. Только тьма потом набрасывается еще яростней.
Рядом с водителем — капитан Оанча. Напряжен, сосредоточен. Не отрывает глаз от мутного веера на стекле. Летняя гроза, живое поле… Нет, только дорога. Вот она опять блеснула впереди, умчалась в ночь. Только частая сетка дождя. Вправо-влево — трудятся «дворники». Шоссе то отчетливо проступает, то скрывается за пеленой дождя.
Стекло дверцы опущено. Владимир Оанча выбросил руку под дождь. Все усиливается. Холодные капли вызвали досаду и раздражение.
Капитан наклонился к освещенному щитку машины, поморщился: стрелка указателя скорости лениво ползла вспять, не преодолев даже отметки «семьдесят».
— Асфальт мокрый, товарищ капитан. Да и темно… — поспешил оправдаться водитель.
«И ведь ни одной встречной! — с раздражением подумал Оанча и вновь застыл, уставившись в ветровое стекло, ловя то исчезающую, то вновь появляющуюся светлую лепту шоссе. — Похоже, у меня останется не больше часа». Капитан опустил руку в карман, нащупал ключ, в душе шевельнулась надежда — последняя надежда. Он крепко зажал ключ в ладони, как будто боялся потерять его.
Выехали в двенадцатом часу ночи, а в семь нужно вернуться в часть. Он обещал это командиру. На дорогу до города уходило обычно часа два, а теперь — этот досадный дождь! — придется тащиться все три. Но если погода не изменится, на обратный путь тоже потребуется не меньше трех часов.
Последние две недели он каждый день принимал решение ехать и каждый день откладывал. Однажды он уже попытался перепрыгнуть через пропасть… Поэтому решиться сейчас было ему невероятно трудно, но и не ехать он уже не мог. Так много нужно сказать, а время? У него почти не остается времени!
Накануне мысль о разрыве с Анкой сделалась для него невыносимой. Он весь день ходил как в тумане. Одиночество, чувство вины, тоска изнуряли его изо дня в день.
И вот сегодня силы и выдержка изменили ему. Надо было ехать. Он не мог больше выносить эту боль.
«Может быть, я еду напрасно? — размышлял Оанча. — И все же буду пытаться! И не один, а десять, сотню раз, если потребуется».
За четыре месяца разлуки с Авкой Владимир понял, что вернуть любовь намного труднее, чем завоевать. Любовь растрачиваешь не понемногу — ее теряешь сразу. Достаточно ошибиться раз — так, кажется, говорят о саперах. И в жизни получается — идешь как по минному полю. Но ведь настоящая любовь умеет прощать, пусть даже велика обида. Он никогда не переставал надеяться, что Анка поймет: все было глупой случайностью. Нет, не ушла любовь из ее сердца. Но как трудно будет ей снова поверить в его любовь!..
Месяц назад Оанча впервые проделал этот путь, чтобы встретиться с Анкой. После той встречи его уже не мучило «непонимание» Анки, сердце болело ее болью, а тоска в разлуке с ней становилась нестерпимой, всепоглощающей.
— Товарищ майор, мне нужно ехать! — обратился он вчера поздно вечером к своему командиру.
— Нужно? А ты все решил?
— Да, товарищ майор.
— Ну что ж… — Майор давно заметил, как мается его подчиненный. Видно, разлад в семье.
Оанча уехал прямо из казармы. Машина шла в город, где находился штаб соединения, в котором он сам еще недавно служил. И вот едва они выехали, как полил дождь, будто только и ждал, когда Оанча наконец решится ехать.
Владимир вглядывался в плотную темноту, нависшую над обочинами, в поблескивающую в свете фар полосу шоссе. Он вспоминал. И впереди сквозь пелену дождя он как будто видел знакомые лица. Машина нагоняла их, и они отступали в темноту, оставляя ему тоску и воспоминания.
Лия… «Да, все началось тогда, в библиотеке!..» — мелькнула мысль. Владимир сильнее сощурился, как будто стараясь разглядеть впереди что-то для себя очень важное.
Как-то в конце октября, в субботу, он зашел в библиотеку. В тишине и полумраке между огромными стеллажами, заставленными книгами, ходила молодая, незнакомая ему женщина с блокнотом и карандашом в руках, внимательно рассматривая книги на полках и что-то записывая. Женщина, видимо, не заметила, что он вошел, и не обернулась.
Оанча оставил книги на столе возле каталога. Библиотекарша, пожилая чопорная дама, часто недомогала и уже давно поговаривала об уходе на пенсию. Оанча подумал, что она, наверное, у себя в кабинете отдыхает, и решил посмотреть периодику.
Подшивки газет и журналов наконец были приведены в порядок и лежали на соседнем столе. А рядом — что за диво! — он увидел витрину с новинками. Отлично! Это же избавляет от необходимости спрашивать или искать, сразу вводит в курс новых поступлений. Оанча начал с интересом перелистывать новые, еще пахнущие краской книги. Он забыл и о молодой женщине, и о библиотекарше, и о книгах, которые оставил на столе. Прошел почти час. Владимир перелистал все новинки и несколько книг отложил для себя.
— Что же вы выбрали? — Рядом стояла девушка, стройная, длинноногая, с красиво развернутыми плечами. Но главное — волосы, белокурые, пышные, как золотистый венчик вокруг лица.
Девушка села за стол библиотекарши и вскинула на него большие, ласковые, голубые глаза. Владимир замер от восхищения — от новой библиотекарши будто исходил какой-то мягкий, лучистый свет. Оанча назвался, показал на оставленные на столе книги.
— Ах, это вы? — воскликнула девушка. — Я сразу заметила вашу карточку. Много читаете. Вы любите литературу?
Она говорила и улыбалась ему как другу и единомышленнику. Отыскала карточку, отметила возвращенные книги, потом просмотрела отобранные.
— Да-да, это обязательно надо читать, — заметила она с удовлетворением.
Оанча теперь почти каждую субботу заходил в библиотеку. Просматривал новинки, выбирал книги, потом они с Лией обсуждали прочитанное. Лия Павелаке умела оценить книгу, много знала об авторах, о литературных течениях, но, когда она начинала говорить о том, что литература должна отображать жизнь, а не преображать ее средствами искусства, как в перегонном кубе, извлекая квинтэссенцию, Владимир
