умел так смеяться. Неудивительно, что гордость школы никого и никогда не ненавидел с такой страстью, с какой — этого раба. Сказано не калечить? Замечательно. Калечить не будем. Бросить на тренировке не абы куда — а в лужу, накидать чертополоха в постель и слизней — в воду для умывания, утопить одежду в выгребной яме…
Спустя два или три порога после того, как Веджа ограбили, а в школе мэтра Цоштека появился Хриссэ, был замечательный свежий день, когда Хриссэ, едва не сломав сам себе руку, вывернулся из захвата Тентойо и швырнул его через бедро, подловив, как первогодка. Лучшего ученика школы, гордость мэтра Цоштека, в присутствии младших — лицом в песок, не давая состраховаться. Неудивительно, что зарвавшийся раб, пока он счастливо смеялся на всю школу в оглушительной тишине, чётко и сразу же понял: больше здесь оставаться нельзя. Тентойо медленно встал, сжимая кулаки, повернулся… Сдул песок с лица, отбросил мокрые волосы того же цвета, что и песок, и сказал, что для раба у Хриссэ получилось совсем неплохо. Тогда раб и заподозрил, что всё может обернуться чем-то похуже простого мордобоя на тренировочном поле. И уверился в этом, когда Тентойо продолжил тренировку, всего пару раз, для восстановления авторитета, швырнув обидчика тем же приёмом, на каком попался сам.
Ошибся Хриссэ в том, что отложил побег на предутреннее время. Было около полуночи, когда он проснулся от того, что его тишком волокли куда-то, тщательно зажав и рот, и нос, так что даже мычать не получалось.
Его били долго, с душой, с выдумкой, с умением. Ещё бы старшим ученикам не уметь бить. Потом вдруг перестали, и откуда-то сверху спросил Тентойо:
— Ну, что скажешь? Я готов выслушать твои извинения.
Кто-то даже догадался развязать Хриссэ рот. Он с удовольствием вдохнул настолько полно, насколько позволяли помятые рёбра.
— Скажу. Был такой философ в Занге, Итшас. Он говорил, что земная жизнь — только иллюзия. Ничего этого нет.
Старшие ученики смотрели на него, вытаращив глаза. Тентойо в том числе.
— И тебя тоже нет, — доверительно сказал ему Хриссэ. И улыбнулся.
От насмешки Тентойо взбеленился окончательно. Может быть, он засёк бы раба кнутом до смерти. Во всяком случае, у Хриссэ мелькнуло такое подозрение. Он зубами вцепился в одну мысль: 'Боль не имеет значения…' — и отказывался умирать. Когда Хриссэ уже совсем собирался потерять сознание, его заботливо поливали из ведра ледяной водой.
Не имеет значения.
Он твердил это, как молитву, как заклинание, как будто других слов не осталось: 'Боль не имеет значения. Не имеет значения. Не имеет значения. Не имеет значения…'
Может быть, он свихнулся бы тогда, если бы не поверил сам в свою выдумку. Может быть, он всё-таки тогда свихнулся. Или даже раньше. Это 'не имеет значения' крутилось в голове, как пёс на привязи, потом исчезло в темноте на какое-то время, а потом из темноты выплыло другое. 'Больно. Следовательно, пока не сдох'. Это было уже под утро и заставило невнятно усмехнуться разбитыми губами. Ещё через четверть часа мир стал светлеть, крыши школьных строений вырисовывались на фоне неба всё чётче, по мере того, как тускнели звёзды. Хриссэ с трудом и не с первой попытки, но встал. Подобрал брошенное пустое ведро, вытянул из колодца немного воды, умылся и потащил мокрую тяжеленную голову на свою кровать.
Когда мэтр потом искал виновных в порче школьного имущества, школьное имущество скептически ухмылялось бесформенным ртом и молчало. Эта ухмылка даже заставила мэтра заподозрить, что мальчишка повредился в уме. Мальчишка отлёживался и думал с каким-то злым восторгом, до чего ему на самом деле повезло. Во-первых, Тентойо со товарищи калечить всё же не решились. Во-вторых, больного раба держали отдельно и стерегли не так рьяно, как здоровых. Только полный дурак бы этим не воспользоваться.
Пару лун спустя он пришёл в Эрлони — наглый, задиристый и до предела умудрённый жизнью. К тому же, о-Каехо. Ему казалось очень смешным, что все эти подзаборники считают себя с ним ровней. Пришёл и прибился к кхади, потому что сама мысль стать подводником 'официально' показалась ему очень забавной, а кхади — достаточно эпатажной компанией. Идея Кхад прорываться на престол тоже была достаточно эпатажной, и Хриссэ получил бы от игры огромное удовольствие, если бы не…
Он остро почувствовал сожаление о том, что Сойвено умер. Можно было бы и дальше радоваться жизни. Для жизни в Веройге, при дворе Лэнрайны ол Тэно, назваться чужим именем, а Серым герцогом пусть был бы Вен… Хриссэ задумчиво вытянул руку в сторону, на ходу ведя ладонью по стене чьего-то запущенного сада. Стена была влажной и немного крошилась, оставляя на ладони чёрные кусочки старого лишайника и песчинки. До Серого герцога вдруг дошло, с опозданием чуть ли не в десять лет, что он понятия не имеет, хотел ли сам Сойвено быть герцогом. Герцогство хотело, это ясно. А Вен? Белобрысый мальчишка с бесцветными бровями и ресницами, любивший только лошадей и карнавалы, а старшего брата не любивший… Надо будет поговорить с Натом, спросить, — вдруг решил Хриссэ. Если, конечно, тот захочет говорить.
'Дурак ты, Веджойо о-Каехо', — сказал Серый герцог призраку тонкорукого мальчишки с недобрым прищуром. Интересно, не зуди тогда Кейб, что младший — лучше наследник, чем старший, на сколько лет раньше старший понял бы, что нужен ему этот герцогский титул, как глаза на заднице?
ол Баррейя
2273 год, 17 день 6 луны Ппд
Эрлони
Тетива щёлкнула по браслету, отправив стрелу в центр мишени. Белое оперение ещё подрагивало, когда сама стрела уже замерла. Тусклое зимнее солнце взглянуло на город где-то за окном и тут же спряталось снова; полдень уже миновал, если солнце переползло на эту сторону. Лорд тэрко снял тетиву, повесил её и лук на место и подошёл к мишени. Из последних пяти выстрелов в самый центр попало три, два других пришлись мимо, хоть и совсем рядом с красным кружком. 'Сказать Ёнте, чтобы заменили мишень', — подумал тэрко, вынимая стрелы из растрепавшейся соломенной вязки. Кинул их в висящий на стене колчан к остальным и вышел в коридор. Идти по кругу не хотелось, и ол Баррейя через подсобные комнаты вышел во двор — пустой, только одна служанка с красными от холода руками мыла посуду у колодца. Три низкие ступеньки — в галерею по периметру двора и оттуда — в холл. В помещении после холодного уличного воздуха казалось душно и тесно. Тяжёлые занавеси у дальнего окна усиливали впечатление. Ол Баррейя шёл через холл к лестнице на второй этаж, и Оней как раз в это время подходил к двери, держа в руке сумку с жёстким каркасом, в каких носят книги. Что-то в сыне лорда тэрко насторожило, он взглянул ещё раз.
— Ты идёшь в город без оружия?
Оней запнулся, повернул лицо и заморгал. В моргании было что-то неловкое, что заставило ол Баррейю насторожиться ещё больше, чем отсутствие положенного по этикету дворянского оружия.
— Где твой меч? — спросил герцог. Оней слишком явно смешался, чтобы это скрыть.
— Я… Оружейнику отдал, полировку подправить, — с фальшивой беспечностью сказал мальчишка. Ол Баррейя глянул почти брезгливо. Сын редко его радовал, но чтобы настолько…
— Лгать из страха… — больше себе, чем ему сказал лорд тэрко. О-Баррейя дёрнулся, выпрямляя спину и вскидывая голову.
— Я ходил к Шонеку, — сказал он. Сказать, что тэрко удивился, было бы сильным преуменьшением. — Я думал, что он шпионил, и собирался вызвать его на поединок, — продолжал Оней, глядя в упор. Лицо оставалось неподвижным, только бледные губы шевелились. — Это неправда. Он хотел, чтобы я ушёл быстрее, пока никто меня не видел. Но я не успел, пришла девушка, я её здесь видел, у неё коса светлая длинная. Шонек её уговаривал, но она меч забрала и ушла.
Ол Баррейя стоял и смотрел. История была настолько нелепа, что тэрко не находил, что сказать. Сын стоял и боялся. Но смотрел прямо.
— Ты ходил в Лисятню? — ледяным голосом спросил наконец ол Баррейя.
— Н-не знаю, — сказал Оней. — Там подворотни, недалеко от квартала художников. Целый лабиринт. Я слышал, ты говорил с кем-то, что кхади там.
— Один пошёл, — сказал тэрко тем же тоном. Оней сглотнул. — Почему они тебя отпустили?
— Она… — мальчишка неловко переступил на месте, отвёл глаза. — Она сказала… — Оней вскинул
