После одного из откатов ол Каехо не давал ему пыли долго, Ноанк не сказал бы точно, сколько; вряд ли больше двух дней, но казалось, что бесконечно. В другой раз, когда откат был особенно острым, ол Каехо раздвинул занавеси, впуская ядовито-резкий свет. Ноанк возмутился и хотел спрятаться под покрывало, но ол Каехо спрятаться не дал и избил. Ну, как — избил. Он едва дотрагивался, остальное довершали болезненно обострённые откатом чувства, любое прикосновение казалось либо ледяным, либо обжигающим. Ноанк кричал. Ол Каехо долго потом сидел над своей тетрадью.
Но после он дал Ноанку такой пыли, какой он никогда в жизни не пробовал, настолько чисто, весело и хорошо человеку на этом свете не бывает, и таким умным и понимающим человек тоже быть не может без пыли. Так что в конечном итоге, решил Ноанк, оно того стоило. Он так ол Каехо и сказал; сказал, что внутренняя свобода стоит любых жертв. Ол Каехо глянул оторопело, а потом смеялся так, что Ноанк думал, он упадёт от смеха. Отсмеялся, достал тетрадку и велел рассказывать. Ноанк рассказывал. Вспоминать было легко и приятно, переживать заново. Рассказ получался несколько сумбурным и захлёбывающимся, Ноанк пару раз сбился на 'Ну, вы же знаете, это — так!..'
— Не знаю, — сказал ол Каехо. Ноанк удивлённо на него уставился. Ол Каехо поднял голову и выразительно пошевелил пером, имея в виду, что надо бы продолжить рассказ.
— Вы… Вы что, не пробовали? — недоверчиво спросил Ноанк.
Ол Каехо хмыкнул.
— Я мало что пробовал. И уж точно не в таких дозах.
Ноанк сообразил, что и правда всего раз или два видел ол Каехо под пылью — и только слегка.
— Но почему?…
— Я же не самоубийца! — рассмеялся ол Каехо. — Рассказывай давай.
Ноанк рассказывал, ол Каехо слушал, иногда помечая что-то в тетради. Ноанк заглянул в эту тетрадь однажды. Почерк у ол Каехо был чёткий, с тонкими резковатыми линиями. И мелкий: только длинные вертикальные черты отдельных букв были действительно длинными. Тетрадь была чем-то вроде рабочего дневника. В ней значились даты, размер дозы, состав и эффекты. Ноанк пролистал и отложил, не найдя ничего интересного. Записи продолжали прибавляться, и тогда, когда у Ноанка между одной дозой и другой уже не было времени читать.
'<…>25 день 2 луны — 3 зрн. — неочищ. — картинки слабые, беспокойство, движения неточные, рваные — откат сильный, подозрит., агрессивность.
<…>
2 день 3 луны — 2,5 зрн. — раствор. в кружке огнёвки — картинки слабые, приподн. настроение, болтливость, движения как обычно — откат: больше похмелье.
<…>
12 день 3 луны — 4 зрн. — неочищ. — частич. потеря зрения, иррац. ужас, оч. яркое восприятие цвета и звука — откат: тошнота, симптомы отравл.
<…>
19 день 3 луны — 2,5 зрн. — 3 к 1 с жабьим ядом — картинки ярче обычного, разговар. с пустым местом, лежит пластом, потом без сознания — откат: оч. плохой, отравление, пришлось лечить.
21 день 3 луны — 4 зрн. — чист. — картинки яркие, 'цвета пахнут', 'музыка бархатная такая, приятно пощупать ' и т. д. — откат обычный.
<…>
7 день 4 луны — 30 шт. в сыром виде — салатом — лёгкие картинки, приподн. настроение — откат слабый.
<…>
10 день 4 луны — 5 зрн. — плюс три кружки огнёвки — дёргался, смеялся, плакал, разговаривал с кем-то; потом без сознания — откат: умер. 11 день 4 луны.'
_______________
1зерно — зд. мера веса, около 2 граммов.
Кирой Тедовередж-тай1
2274 год, 2 день 5 луны Ппд
Веройге, Эрлони
Большую часть дня съел последний кусок дороги. Остаток вечера Кирой, переправленный с корабля в Веройге транзитом через ванну, боролся со сном на празднике осеннего равноденствия. Вручал подарок от лица веше и обсуждал обеспечение безопасности морских путей по Науро и Внутреннему морю. За право имперских купцов торговать в Дазаране по сниженным пошлинам ол Тэно предлагала поддержку людьми и оружием в охране дазаранских кораблей. Ясно, что это выгодно в первую очередь Империи. А Дазарану грозит обострением отношений с Зангой. Возможно, войной. Веше ждёт этой войны, как ребёнок карнавала, и не то что Кирой, но и отец Кироя переубедить никого не смог…
Кирой Тедовередж-тай в первое своё посольство отправился с чёткими инструкциями: договор о совместной охране морских дорог подписать. И сложилось у Кироя впечатление, что в Веройге об этих инструкциях знали не хуже него. Потому и реагировали так снисходительно на судорожные попытки посла ограничить присутствие багровых мундиров на дазаранских кораблях и в портах. Кирой и сам понимал, что первоначальный вариант договора долго не протянет. Империи не нужна безопасность дазаранских купцов, ей нужно усилиться на море, нужны базы на Островах, нужно приструнить зангских пиратов… А веше верит в мощь дазаранского флота и возрождение контроля над Науро.
Ночью герцог удивил себя: нашёл время поспать. Утром заперся в кабинете, долго и со швырянием подсвечника в стену пытался изобрести спасительную поправку к треклятому договору. Выдохшись, неожиданно для себя обнаружил, что думает антипатриотические нецензурные мысли о столпе вселенной и надежде человечества, а также о его благословенной матушке. Встал, позвонил и потребовал кофе. Остро чувствовалось, что старого посла больше нет, а молодому — девятнадцать, да и то — будет через пять с половиной лун.
А следующим вечером и ночью, пришедшей за вечером, Кирой занимался другим важным делом: очаровывал дам. По договорённости. Договорённость была об укреплении сердечных отношений между Дазараном и Империей, послу для лучшего обживания на двух островах предписывалась женитьба, и в рамках этого международного проекта и устраивался пышный приём на Белом острове и высшем уровне. Веройге гудел и похихикивал от нижнего двора, где сразу стало тесно от людских и конских морд, до парадных зал в третьем ярусе. Оттуда осчастливленный женским вниманием посол и сбежал, вытерпев несколько часов оркестра и запаха еды, что пробивался снизу, где расставляли и накрывали столы для высокого собрания.
На старой лестнице, ведшей от заколоченного люка к запертой двери, не было никого и ничего, за что её и облюбовал Кирой для поедания куска мясного пирога, с боем захваченного в кухне. От одежды тяжело пахло факельным чадом, горелым маслом из ламп, лошадиным потом и благовониями. Кирой жевал и с малодушным фатализмом думал, что под вечер ткнёт пальцем в первую попавшуюся, лишь бы не из близких к императрице семейств; а так — всё равно они различаются только цветом одежды. Жениться не то чтобы активно не хотелось, но думалось об этом как-то кисло и муторно.
Жених поёрзал на лестнице. Лестница придушенно всхлипнула. Потом ещё раз. Кирой замер и прислушался. Десяток ударов сердца — тихо, потом всхлипнуло снова, тоскливо и устало, в пустой комнатке, за одной из пыльных портьер которой Кирой и нашёл свою лестницу спокойствия. Парень встал и, скрипя по возможности тише, подошёл к бархату, тяжёлому и старому, как Верго. От бархата над лестницей протянулся пыльный шнурок света, услужливо показывая дырку в портьере. Снаружи, на полу посреди комнаты, по-детски подобрав под себя ноги, сидела девушка с письмом в руке и с песочными волосами. К светловолосым Кирой так и не привык по-настоящему, хоть и провёл в Империи такую же половину детства, как в Дазаране.
'А почему, собственно, нет?' — подумал Кирой, переступил, громко скрипнув лестницей, и выждав чуть, шагнул из-за портьеры. Девушка промокнула глаза бледно-лиловым рукавом, обернулась и изобразила церемонный поклон. Из-за того, что вставать она и не подумала, поклон изображался в основном руками и головой и выглядел совершенно не церемонно.
