жизнь. Купцам и банкирам, по большому счёту, совершенно неважно, кто владеет Вернацем, если этот кто- то не мешает людям работать. На перекрёстке морских дорог в ходу самые разные монеты и самые разные системы мер, а потому здесь разворачивается широчайшее поле деятельности для всякого ухватистого человека. Скажем, арнакийский локоть очень удачно отличается от лаолийского, если при покупке мерить ткань первым, а при продаже — вторым. А уж сколько можно выгадать, меняя имперские сребрики на дазаранские золотые джинди, а джинди потом — на лаолийские олеты… Вернац оправился и забурлил на удивление быстро. Городу всё равно, кто заполняет его улицы, доки и причалы, город переделывает всех под себя, равнодушно пропуская мимо сознания людскую уверенность, что это люди что-то решают.
Впрочем, проводив Мастера к его карете и возвращаясь в расцвеченный яркими фонарями дом, ол Баррейя думал не о купеческих мелких мошенничествах. Ему хватало своих, в результате которых нужные посты оказывались заняты нужными людьми. Сложность, по большому счёту заключалась не в продвижении, а в том, чтобы отыскать. Самородки, которые вырываются вперёд самостоятельно, как этот посольский приятель ол Ройоме, редки. Обычно их приходится выискивать, и на первый поверхностный взгляд редко угадаешь, что скрывается в невзрачном камешке, залепленном жидкой глинистой грязью. А свои люди ой как нужны. В идеале — чтобы верны были они лорду тэрко в большей степени, чем кому бы то ни было. Но паршивка тоже не спит, и тот же ол Ройоме кажется куда как лояльным трону. Не говоря уж об ол Нюрио, скажем, или нок Дзерго, которые совершенно очевидно — из паршивкиного выводка. Выводок она себе подобрала, безусловно, неплохой. Возраст — это недостаток, который со временем всегда проходит, а в остальном плохо в них только то, что они из чужого лагеря. Не враждебного, но лишь до тех пор, пока дороги не разошлись, пока не пришло время для Мастера доставать из рукава козырную карту со спасённым ол Истаилле. Да и Лаолий — не самое спокойное место, чтобы прятать там козырные карты. Другое дело, что больше особенно и негде прятать. А в западнолаолийских болотах или в восточных их же пустошах спрятать можно не то что одного ребёнка, а целый город. Дай Тиарсе, чтобы ол Лезон справился вполне. Чтобы Лаолий не получил замечательное оружие против Империи — наследника, который сможет претендовать на оба трона. На трон в Торене, если женить ол Истаилле лет через десять-тринадцать на одной из дочерей Везариола, и на трон в Эрлони — по праву рождения.
Главный зал, где собралась большая часть гостей, украсили цветами, лентами и фонариками, и клубился там над головами туман курений и цветочных запахов, мешаясь с тонким дымом масляных ламп. Ол Баррейя прошёлся, останавливаясь для того, чтобы обменяться парой реплик, понаблюдать за партией в шаги между незнакомыми офицерами с нашивками четвёртой сотни на плечах. Офицеры играли решительно и бездарно. Нового в зале слышно не было, если не считать несущественных деталей о чьих-то мелких удачах или провалах, свадьбах или поединках. Тэрко остановился у высокого столика с каким-то десертом, вроде орехов в меду, и стоял, подпирая плечом деревянный столб, глядя в зал и подумывая, чтоб идти домой. В просветах между локтями и спинами мелькнуло впереди алое, ол Баррейя невольно присмотрелся. В алом была ол Кайле, смеющаяся во все зубы. Сегодня, для разнообразия, она танцевала с мужем. Хорошо танцевали, умело и с душой, приятно посмотреть. Они же не тратили лишнего взгляда на зачем-то затесавшихся в то же помещение посторонних. Ол Кайле в чётко регламентированный рисунок танца успевала исподволь вписать то взгляд, то улыбку, то едва уловимое движение руки. Любой шаг дышал живостью и естественностью, и многослойный шёлк арнакийского платья казался едва ли не прозрачным — так ясно и почти бесстыдно вдруг вырисовывалось под шёлком бедро или грудь. Тедовередж танцевал с выражением великосветской скуки на лице, но временами задерживал руку жены в руке на долю мгновения дольше необходимого, и в чертах дазаранца светилась тёплая улыбка. Несколько лун назад, когда родилась Тидзана о-Кайле Тедовередж, дипломатические отношения в этой семье чем-то переменились. На легкомысленно поводящей плечиком ол Кайле роды ничуть не сказались, она стала, разве что, ещё более уверена в себе и в своём праве на всё лучшее в этом мире — да и во всех прочих. Она поймала задумчиво- случайный взгляд тэрко и улыбнулась светящимися жёлтыми глазами. Она была счастлива, и тэрко поймал себя на желании улыбнуться в ответ. Хмыкнул, подавил зевок и стал прикидывать пути отступления — домой, спать.
Кирой Тедовередж-тай кьол Кайле
2277 год, 16 день 5 луны Ппд
Ивовый дом, Эрлони
Кирой открыл дверь чёрного хода — и в объятья ему боком повалился совершенно незнакомый мужчина. Мокрый затылок со спутанными грязными волосами уткнулся Кирою куда-то в подбородок.
— Кошка, — убеждённо сказал незнакомец. Кирой с неудовольствием выплюнул чужие волосы, находя рукой меч, и огляделся. В окрестностях задней двери в сад Ивового дома не наблюдалось ни одной кошки, способной пропороть человеку куртку на животе почти до позвоночника. Улица по внешнюю сторону стены пустовала, по колено заполненная осенней грязью и по облака — мелким холодным дождём. В полусотне шагов нудно и тоскливо мазал по грязной стене флаг с имперским багровым драконом: сосед-ультрапатриот увешался флагами, как оберегами, на волне недавних расправ над врагами короны. Вечер у Шека за игрой в шаги и зангским чёрным печально растаял в сумерках.
— С кем имею честь? — осведомился герцог у затылка, шагая обратно в сад и ногой закрывая дверь. Незнакомец сделал странное движение шеей, чуть не свернув затылком герцогский нос. Кирой поморщился. От гостя пахло трудной дорогой и долгой невозможностью помыться. Гость повторил манёвр, прежде чем Кирой понял: его пытаются увидеть. Помог развернуться.
— Тхошо, барон нок Шиджаа.
Грязное лицо барона нок Шиджаа было вымазано кровью из разбитой брови.
— Позови ол Кайле.
'Чтоб тебе… — подумал Кирой, — …сладко елось да крепко спалось, Мише'.
— Не могу.
— Почему?
'Потому что ревнив и подозрителен зело', — подумал Кирой, втягивая гостя в дом через высокий порог. За стеной, на улице, кто-то шуршал мягкими монашьими сапогами. В заднюю дверь деликатно постучали. Судя по звуку — тараном. Сгустившийся из воздуха Лолса вопросительно глядел на хозяина. Тот раздражённо пожал тем плечом, на котором никого не висело.
— Никого не было, разумеется. А я вообще сплю.
Лолса исчез, тихо ступая по мозаичной плитке. Из остальных зрителей двое без слов взялись переправить нок Шиджаа наверх, в одну из гостевых спален. Кирой вытер руки о край плаща, снял плащ, снял куртку и вдруг вспомнил, когда он прежде слышал слово 'кошка' в странном контексте. Когда истеричная барышня и императрицына лекарка, ол Кеуно, беседовала с Мише полвечера за запертой дверью. ('Женские секреты', — не моргнув, заявила Мише). Проходя мимо — в тот раз он и в самом деле просто проходил мимо! — Кирой услышал громкое 'Не могу я так больше, Кошка!'
'Кошка, значит', — беззвучно шевелил губами Кирой. Бросил куртку поверх плаща на пол.
— Пошлите кого к ол Кеуно. Передать, что Мише нет, а есть кандидат в покойники — из их братии.
Кандидат в покойники выглянул из-под волос, и Кирой понял, что молодец и не зря говорил громко. В три шага взлетел по лестнице и в комнату прошёл одновременно с тащившими нок Шиджаа слугами.
Кирой отослал их, едва они уложили недорезанного и зажгли камин и лампы. Отослал семейного врача, когда тот справился с промывкой и перевязкой. После чего передвинул кресло так, чтобы взгляд удобно падал на гостя, и стал сидеть. Вдохновенно и задумчиво.
— Где Мише? — спросил гость. Без плаща сделался он тощ и как-то угловат. Редкие волоски на подбородке и щеках были мокрыми, мятыми и спутанными. Губы, пересечённые тёмно-красными трещинками, шевелились с трудом. Острый, немного птичий (или кадарский?) нос выдавался вперёд как-то жалко и болезненно.
— Её нет дома. Когда будет — не знаю. Подождать до обеда, думаю, придётся.
— Хал, — выдохнул нок Шиджаа. — Времени нет.
Кирой врал. Домой Мише могла вернуться в любую минуту, поскольку уехала с визитом вежливости часа три назад, а больше двух часов светского безделья она никогда не выдерживала без необходимости. В
