поля, был пустым и бессмысленным, мелькали чьи-то спины, конские крупы, руки в наручах, блестел металл, и Оней отстранённо удивился, как можно в такой каше разобрать, где свои, а где чужие.
Потом принесли приказ стрелять, и Оней оживился и кинулся подгонять обслугу и нацеливать камнемёт. Подготовка даже без учёта нацеливания занимала некоторое время…
Ядро улетело, ударило стену чуть в стороне от ворот. Каменная кладка дрогнула, но устояла. Всю машину от толчка тряхнуло, и сильно. Кинулись взводить опять.
— Куда! — заорал Оней, соскакивая с бревна, куда присел было. — Не видишь — правей ушло, влево поворачивай!
Плотная кожа пращи хлопнула по рычагу и вяло обвисла, покачивая верёвкой, пока обслуга под руководством Онея поворачивала машину на должный угол влево. Нормально прицелиться было невозможно, приходилось пристреливать: сначала ядро уйдёт правей, потом левей… И когда уже пристреляли, прицел всё равно сбивало после каждого выстрела, и приходилось нацеливать заново. 'Надо что-то с этим сделать…' — думал Оней, ругаясь на механиков.
Следующие два выстрела попали в цель, но скорей по случайности, потому что третий опять ушёл в сторону.
Та, другая машинка, которая пока только в чертежах, была интересней и точнее. Но более дорогая и сложная, так что отец проект завернул, не удалось даже добиться разговора с Джатохе. Мастера Оней боялся инстинктивным, неосмысленным страхом, до заикания и неумения связно говорить. Отца он боялся меньше, но умом считал Мастера человеком более рассудительным, несмотря на тяжёлый взгляд и слишком громкий голос. Если бы Онею нужно было добиться чего-то у Мастера для себя, он сто раз умер бы от ужаса ещё перед дверью кабинета. А после всё равно не нашёл бы слов, даже если бы нашёл силы добиться разговора. Но когда речь заходила о машинах, о чертежах укреплений, о блоках, затворах и воротах — о чём-то важном — Оней кидался в спор очертя голову. Это было настоящее, подлинное, не то что чьи-то мелкие сиюминутные проблемы. Оней давно свыкся с мыслью о своей бытовой несостоятельности, о совершенной никчёмности как наследника, и с ролью грязного пятна в истории дома ол Баррейя. Но ни на какие блага светской жизни, ни на какую дворянскую гордость, ни даже на уважение отца — он не согласился бы променять своё странное и неправильное счастье. То чувство, которое захлёстывало Онея, когда чертёж становился реальностью, обретал объём… Это чувство было оглушительно реальным и захватывающе прекрасным. Чувство, что ты создаёшь что-то, что больше тебя самого, долговечней, подлинней тебя самого. Мий когда-то говорил об этом, закончив очередную картину. Он говорил другими словами, что-то об изначальном, которое через тебя обретает жизнь. Оней смутно представлял себе, что такое 'изначальное', но был приятно удивлён, что кто-то может чувствовать похоже.
Сверху по крутой дуге упала стрела и вяло ткнулась в землю в шаге от Онея. Оней тупо посмотрел на неё, потом в сторону крепости. Потом до него дошло, что внутри крепости его баллистические опыты едва ли встретили одобрение. Для прицельной стрельбы было слишком далеко, прямое попадание исключено, а от случайной стрелы вполне закроет лёгкая кольчуга. 'Правильно отец говорил', — мимоходом вспомнил Оней, и больше на стрелы внимания не обращал.
В происходящем под стенами он ничего не понимал — и не стремился. С его точки зрения там происходил бардак и свалка — ничего интересного. Камнемёт успел хорошо попортить одну из башен, потом разбил-таки ворота, что механики поприветствовали в двадцать глоток.
Потом стрельбу сказали прекратить. Вскоре после этого по кадарцам словно прокатилась какая-то волна, распространяясь с юга, и её успел заметить даже Оней, потому что где прокатывалась волна, там имперцы под бело-красно-чёрными флагами начинали рваться вперёд с удвоенной скоростью сквозь дрогнувших южан. Потом из-за бугра справа вылетел грязный и нервный мужик на взмыленной лошади, пригибаясь к седлу и весь какой-то перекошенный.
— Гартаоэ ушли! — проорал он и умчался дальше. Механики зашевелились, загудели голосами, передавая по цепочке, и резервный отряд всколыхнулся: 'Гартаоэ… Гартаоэ сбежали!' Оней успел удивиться, почему всех так радует это обстоятельство, а потом его внимание привлекло творящееся впереди, ближе к крепости. Бело-красно-чёрные были уже почти под стенами, и ещё и ещё бежали туда, грохоча по высохшей земле тяжёлыми сапогами. Над полем поднимался рокочущий низкий гул. В гуле угадывался ритм, и в какой-то момент Онею показалось, что и эти сапоги по земле, и эти тысячи вопящих глоток, и мечи, врубающиеся в мясо, и копья, проламывающие щиты и доспехи — весь этот шум пульсирует одним словом: Им-пе-ри-я! Им-пе-ри-я! Потом гул опять сделался нечленоразделен, и Оней не поручился бы, что слышал верно.
Стрелять, похоже, и правда было некуда и незачем, так что Оней махнул рукой команде: отдыхать. Сам он задумчиво подошёл к противовесу и положил руку на треугольный короб: песок под плотно пригнанными досками. Дерево на ощупь было тёплым и приятно шероховатым. Оней ласково погладил его ладонью. Что-то нужно сделать, чтобы уменьшить тряску. И ещё крутилась в голове мысль, что если сделать противовес тяжелей, поставить для взведения рычага вороты помощнее, и тогда можно, кажется, вовсе обойтись без команды дергачей, противовес сам сделает всю работу. При условии, что удастся сделать конструкцию более устойчивой.
Вскоре бой стал затухать уже и в крепости. Кто-то из резервных пошёл бродить по полю: искать среди чужих трупов своих раненых. Южнее поднималась пыль: уцелевшие части кадарского войска уходили к югу, огрызаясь на преследующих в запале имперцев. Оней сидел на втоптанной в землю траве, прислонившись спиной к одной из опор машины, и смотрел поверх клубящейся вдали пыли в линяло-голубое небо. Не видя ни пыли, ни неба, а только непогрешимо тонкие и чёткие линии ещё не сделанного чертежа.
Потом уже отец сказал ему, что нок Зааржат нанял здоровый отряд гартаоэ, и те успели хорошо потрепать имперские войска. Но гартаоэ хороши только в нападении, и желательно разбойном. Это лёгкая конница, для молниеносных рейдов, а не для обороны крепостей. 'Жадные трусы', — сказал отец, брезгливо усмехаясь. Лорд тэрко Эрлони полагал, что бандитам либо не заплатили жалования, либо они просто решили, что опасность выше, чем шансы на добычу. Так или иначе, когда имперцы пробили ворота и ломанули в атаку, всё внимание отвлеклось на участок с проломом. Кочевники тем временем поняли, что пахнет жареным, поднялись и пошли на прорыв через южные ворота. Имперцев с той стороны было мало, и прорваться кочевникам удалось, ещё и за счёт неожиданности. Имперцы сперва приняли этот прорыв за попытку зайти им в тыл, но кочевники просто ушли, а имперцы успели ворваться в южные ворота. Когда туда же подоспела перекинутая от пролома лёгкая конница, у крепостицы не осталось надежды, и окончилось всё очень успешно.
Оней слушал вполуха. Его до зуда в затылке занимал вопрос, что получится, если использовать подвесной противовес вместо фиксированного. Станет поустойчивей, кажется, и можно попробовать противовес увеличить…
Ортар из Эгзаана
2287 год, 15 день 2 луны Ппд
Джаршад
Вправо смотреть не хотелось, там бдительно сидела под воротами охрана, категорически не понимающая кадарского, но отлично на нём ругающаяся, если наёмник подойдёт ближе, чем позволено. Да и не видно там ничего — за воротами. Кусок улицы, косые утренние лучи из-за соседской крыши, куры в чахлой траве да белёная стена по ту сторону. Влево смотреть тоже было бессмысленно, там лежал опостылевший двор. Больше Ортару опостылело только безделье, и он всё порывался помочь то перетащить, то нарубить, то выкопать… Практически для любой работы нужен был инструмент — топор, лопата, нож. И практически всё от отчаяния могло сойти за оружие. А ни к чему, что могло сойти за оружие, наёмника не подпускали. Потому поработать удавалось редко, и он либо затевал бой с тенью, либо сидел под старой грушей и смотрел прямо. Обычно там тоже не было ничего любопытного, но сейчас там шла девушка с кожаным ведёрком для воды в руке. Красиво шагала, как птица скользит по озеру. Кадарское верхнее платье здорово ей шло: прямое и длинное, так что ног вовсе не видно, и действительно кажется, что плывёт, чуть покачиваясь на озёрной ряби. Девушка была, кажется, из местных, кадарских, и работала то ли в птичнике, то ли на кухне.
