дробите но-Шоктену пальцы на одной руке, либо я переселяю вас из гостевой комнаты на дыбу, вместо него, а он идёт отдыхать.
Ол Каехо смеялся. Наёмник перевёл взгляд на но-Шоктена. Тот не поднимал головы, но было видно, как его бьёт дрожь от желания поверить надежде и от страха поверить и обмануться. Ортар снова перевёл взгляд, в этот раз на щипцы.
— Буду счастлив поработать с вами, — ухмыльнулся ол Каехо.
Ортар помолчал ещё — реплика висела в воздухе, действуя на нервы своей двусмысленностью. Ол Каехо ухмылялся всё шире. Наёмник скользнул взглядом по столу с инструментами, пожал плечами и взял щипцы.
— Одно мнение для теории, другое — для практики? — насмешливо осведомился герцог за спиной. Ортар опять пожал плечами. Он противоречия не видел, как и смысла спорить. Джавен зажмурился и нервно сглатывал, сжимая руки в кулаки. Дотягиваться до них, надо полагать, следовало в прыжке. Ол Каехо хмыкнул чуть в стороне и взялся за какую-то рукоять. Доска повернулась горизонтально, так что мальчишка теперь лежал. Ортар подошёл к изголовью.
— Убили бы вы его просто, ол Каехо, — сказал он, выбирая мизинец. — Нок Шоктен свою родню, конечно, бережёт и продвигает. Но он скорей сам их всех перережет, чем станет договариваться с врагами.
Джавен заорал.
Сутки спустя Ортар был вооружён, в седле и в восьми тагалах к югу от Джаршада. Слухи о том, что южнокадарские наёмники — конокрады не хуже гартаоэ, были существенным преуменьшением.
Тидзо о-Кайле
2287 год, 27 день 3 луны Ппд
Кааго, Сойге
Утро выдалось сырым, туман стелился вдоль Керры, мягкими комьями лип к опорам моста, норовя перекинуться на сам мост, сквозь перила, под ноги. Ноги бежали дальше: впереди — в плотных ботинках, а за ними следом — поменьше, в мягких бежевых сапожках. Ноги никуда не спешили и ни от кого не сбегали, им просто приятно было гнаться друг за другом сначала по змеящейся вниз от замка дороге, потом по этому мосту с туманом, потом за рекой по взгоркам… Со щебнем под пятками, со свистом в ушах.
Поднимался ветер, поднималось солнце — и туман таял и расходился клочьями. Он уже неровно лежал по логам и овражкам, и в прорехи неожиданно ярко и ослепительно рвались косые лучи ещё низкого солнца. Куст рядом с тропкой был до последней мокрой паутинки залит солнцем: янтарём и золотом. А дальше, в двух шагах, кутала заросли белёсая муть тумана.
Восточная часть герцогства была гладкой, без холмов и без деревьев, до самого Кадарского леса. Западнее, где стоял Кааго, начинались предгорья, чтобы на границе с Зангой перейти в хребет Цэнкачи, невысокий, старый, обточенный за века ветрами и грозами. От хребта округлыми волнами катились к востоку холмы и сопки, где-нибудь посреди гладкой степи поднималась вдруг гора, или несколько сразу. Невысокие, каменистые, зелёные от стелящейся по ветру травы или поросшие лесом. Только у самой вершины зелень окончательно уступала место голому камню, да и то верно не на всех вершинах, а только на самых решительных, вытянувшихся дальше прочих к облакам.
Тропка встряхнулась, просыпала на сапожки капли росы с примятых трав, и побежала вверх, на гребень склона. Поросший травой бугор с кустарником в логах и оврагах. Издалека он казался скучен. Трава и трава, разве что стада пасти. Но если знать, куда бежать, то почти незаметная тропка вывела бы в ложбину между двух гребней, где довольно просторно и совершенно плоско, куда ещё не добралось утреннее солнце и не разбудило спящее под туманом озеро. Берега были — глина пополам со слоистым известняком, на берегах и мелководье рос камыш. Сквозь камыш стекало несколько ручьёв, и не вытекал ни один, что казалось Тидзо серьёзным доводом в пользу сверхъестественности места.
В этот раз они бежали не сюда.
— Птиц, я тебе одну штуку покажу…
Вен уверял, что где-то выше — вон за тем отрогом, видишь, где скалы? — вот там есть совершенно невероятное место, и надо туда непременно попасть. Вот прямо сейчас, и не надо ждать никакого завтрака, можно с собой чего-то взять…
Оставить озеро справа, подняться на другой гребень, остановиться отдышаться и дальше пойти шагом, по низкой стелющейся траве, и щебёнка из-под ног вниз с гребня. Потом Вен продрался сквозь кусты к самому обрыву — и канул вниз. Подойдя ближе, Тидзо увидела, что при желании и должной осторожности можно спуститься вдоль обрыва по чему-то вроде тропинки: уступчатый карниз в локоть шириной, ведущий куда-то за изгиб скалы. Впереди и внизу, насколько хватало глаз, стелились холмы. Левее, вдали, угадывались крепостные башни Кейба.
— Ну? — недовольно окликнул Вен, невидимый за скалой. Птица пошла по карнизу, придерживаясь левой рукой за низкую ветку боярышника и стараясь не ободрать ладонь о шипы. Потом за поворот. За поворотом скала круто свернула влево, а карниз раздался вширь, образуя целую площадку над обрывом. Сверху свешивались на скальные стены ветки кустарников и корни. Светлый ноздреватый камень под ногами кое-где был покрыт ядовито-оранжевым лишайником, а кое-где ползучие травы крошили скалу в мелкий щебень. Вен стоял у дальнего склона, положив руку на здоровый валун, и победно смотрел на Птицу.
— Ух!.. — сказала она. Подошла ближе и задрала голову. Вен посмотрел туда же. Если встать на валун, поднять руки и чуть подпрыгнуть, то можно было достать до нижнего края небольшой пещерки.
— Я туда лазил позавчера, — сказал Вен. — Вот в эту трещину ставишь правую ногу, а вон на тот выступ левую, он прочный. И залезть можно запросто.
— Мы там вдвоём поместимся?
— И вшестером бы поместились, — сказал Вен и полез. Лазил он здорово. Пожалуй, и лучше Птицы. Она вздохнула и пошла тоже: на валун, ногу в трещину…
В пещерке — скорей, в гроте, — хватало места лечь на сухой тёмно-серый песок, вытянуться во весь двенадцатилетний рост и ещё вытянуть прямые руки за голову. Потом сесть на краю, свесив ноги, и смотреть на холмы, желтовато-зелёные внизу, и делающиеся к западу всё синей и синей, пока не поднимутся туманно-сизые крыши Кейба там, вдалеке. С юго-запада вьётся пятнистой степной змеёй Керра, поворачивая у замка прямо к востоку. Стрижи у реки, и замок на правом берегу, старый и неподвижный: свернулся над рекой в тяжёлую спираль. Ниже по реке, по левому берегу, тянулся Ревень, но села отсюда не видно, и мельницы не видно. Птица любила Кааго, не меньше чем Эрлони или Заводье. Может, и больше: здесь разрешали почти всё. Хриссэ против гостей не возражал ничуть, сложнее было добиваться разрешения у отца. Отец идею совершенно не одобрял, но Птица всегда верила в свою победу, и пока ни разу не обманывалась. Отец в конце концов махнул рукой. А мама никогда против не была и с удовольствием ездила в гости за компанию. Хотя и не оставалась надолго.
Ездить с ней Тидзо очень любила. Мама в представлении Тидзо бывала трёх видов: гостевая, домашняя и дорожная. Гостевой мама бывала в городе. Красивая, весёлая и яркая, и папа тихо ревновал, когда она слишком веселилась с кем-то из гостей, и кто-то из гостей слишком явно ей восхищался. Домашняя мама делалась спокойней, ссор избегала, и разговоров о делах тоже, потому что они почти всегда оканчивались ссорой. Хотя в последнее время ссоры бывали реже, будто родители о чём-то договорились, наконец. Дорожная мама была на двух других не похожа. В дорогу она обычно одевалась по- охотничьи, и выглядела тогда никакой не светской дамой, а удравшей от старших девчонкой, даже если отправлялась куда-то под благочестивым предлогом посетить святыни. Тидзо давно убедилась, что дорогу и дорожные впечатления мама ценит куда больше, чем церковные праздники, которые светским всегда уступают в легкомысленности. С дорожной мамой было совсем легко.
Вот у Вена мать скучная, Тидзо никак не могла увязать в голове Хриссэ и Вена — и эту чопорную даму, затянутую в плотную парчу по самый подбородок в любую погоду. Возможно, Птица была бы к ней снисходительней, но эта госпожа кьол Каехо имела наглость открыто недолюбливать герцогиню ол Кайле, а этого Тидзо прощать не могла и хотела. Пока её непримиримость проявлялась бойкотом. Это было несложно: кьол Каехо жила преимущественно в Кейбе. Птица и Вен, дай им волю, жили бы
