В трубке вновь раздался смешок, а затем Гельман еще раз заверил, что разговору ничто не помешает. Ну что ж, подумал Фридрих. Можно, конечно, поступить так, как он делал обычно — усадить собеседника в машину и общаться с ним, катаясь по городу. Но в этом случае Гельман наверняка будет на нервах, а для пользы дела, пожалуй, будет лучше позволить ему расслабиться... иначе он, чего доброго, так и будет тараторить на посторонние темы, не решаясь перейти к главному. К тому же хорошая кухня — это все-таки действительно хорошая кухня. Власов не был гурманом, но если можно совместить еду и дело и не тратить время по отдельности — отчего бы так и не сделать. И Фридрих дал согласие.
И вот теперь злосчастное происшествие с госпожой Порциг полностью отвлекло его от этой встречи. На которую — Власов посмотрел на часы — он, разумеется, уже категорически не успевал. Не успевал даже в том случае, если бы выехал прямо сейчас — а разговор с профессором все же следовало довести до конца. Что ж, придется передоговариваться на другое время. Извинившись перед Порцигом, Фридрих вытащил из кармана трубку и вышел в коридор. Мелькнула мысль: а что, если Гельман уже исполнил свое обещание и отключил свои целленхёреры? Впрочем, вряд ли он сделал это, не дождавшись Власова...
Гельман отозвался со второго гудка. Без лишних слов Фридрих сообщил ему, что, в силу внезапно возникших обстоятельств, прибыть на встречу не сможет. Извиняться перед неприятным субъектом не хотелось, поэтому Власов избрал нейтральную формулировку: «Я сожалею» — что получилось вполне на американский манер.
— Очень жаль, — откликнулся и Гельман. — Я ведь с самого начала предлагал завтра...
— Давайте так и сделаем. И лучше в первой половине дня.
— Может быть, вечером?
— Если вы действительно хотите поведать мне что-то существенное, то чем скорее это произойдет, тем лучше, — произнес Власов тоном терпеливого учителя.
— Ну хорошо, хорошо. Давайте в одиннадцать утра. Там же. Вас это устроит?
— Да. Значит, до завтра, — палец Фридриха уже лег на кнопку отбоя, но в трубке вдруг раздалось почти жалобное:
— Фридрих Андреевич!
— Да?
— Я понимаю, вы не станете рассказывать мне про эти ваши «чрезвычайные обстоятельства»... но... — галерейщик беспомощно замолк, явно не зная, как пообтекаемее сформулировать мысль.
А ведь он боится, понял Фридрих. И здорово боится. Сейчас он, очевидно, хочет получить намек, что «обстоятельства» никак не угрожают ему лично...
— Правильно понимаете, — констатировал Власов вслух. — Вас эти обстоятельства не касаются. До свиданья.
Убрав целленхёрер, он вернулся в столовую и сел на прежнее место рядом с профессором. Устраиваясь поудобнее, почувствовал, что что-то мешается в левом брючном кармане. Власов запустил туда руку и вытащил пресловутое ожерелье: видимо, он его туда машинально сунул, чтобы оно не потерялось в суматохе. Красные камни сверкнули, как птичьи глаза.
— Это рубины? — он протянул ожерелье Порцигу.
— Нет. Это пиропы, естественные спутники алмазов. В середине алмазик в породе, — охотно принялся объяснять профессор. — Самоделка. Нашёл в своё время... когда искал архив.
— Вы так и не рассказали про судьбу архива, — напомнил Власов.
— Ах да. Ну, вы уже наверное, поняли, что я, некоторым образом... интересовался деятельностью своего шефа несколько больше, чем позволяли данные мне инструкции. На вашем языке это называется словом «шпионил». Да, именно это я и делал. Не потому, что... — профессор заменил объяснения неопределённым жестом, — а потому что боялся. Боялся за него... и, откровенно говоря, за себя. Он ведь поддерживал отношения с большевицким подпольем. Ну и с американцами, конечно. К тому времени он успел запутаться в своих связях... да и возраст... Короче говоря, когда одна российская служба предложила мне кратковременное сотрудничество, я не отказался. И не стыжусь этого.
Фридрих понимающе кивнул.
— Он, конечно, подозревал меня, — добавил профессор. — И никогда мне не доверял. Впрочем, он никому не доверял. И результаты работы над составляемым архивом прятал очень хорошо.
— Что он собирался с ними делать?
— Наверное, продать, — пожал плечами профессор. — У него были деньги на Западе. Наши это знали, но... всякие, некоторым образом, соображения... сложные интересы... Это всё-таки, в каком-то смысле, большая политика.
Власов постарался промолчать. Не получилось.
— Да-да, конечно, «интересы» и «политика». Есть люди, умеющие что-то делать, и есть люди, умеющие отнимать сделанное другими. Это совершенно разные навыки, одно исключает другое... ну, или почти исключает. Гений может совместить первое и второе умения, но для этого нужен гений. К сожалению, то же самое относится и к власти. Есть люди, умеющие управлять другими людьми, и есть люди, умеющие бороться за право управлять другими людьми. Первые называются администраторами, вторые — политиками. Нам пока что везло с гениями. Райх создал гениальный политик, имевший административные способности, а потом власть досталась гениальному администратору, не лишённому политического чутья... Но вообще-то политика — это то, от чего истинно цивилизованному обществу надо как можно скорее избавиться. Избавляемся же мы от тех, кто умеет только отнимать или выманивать чужое. Причём именно мы, национал-социалисты, были в этом отношении последовательнее всех. Мы первые начали очистку общества не только от обычных воров и мошенников, но и от финансовых спекулянтов, и прочих... — он осёкся, осознав, что профессор его не слушает.
Фридриху стало неловко.
— Извините, — сказал он, — я перебил...
— Да ничего, — махнул рукой Порциг, — я вас, некоторым образом, хорошо понимаю. Просто с этим ничего не поделаешь. Эти, как их... отниматели... они в конечном итоге всегда оказываются в выигрыше. Я уж и не мечтаю... Да, так вот, об архиве. Я точно знаю, что Шмидтом был обработан огромный материал по советским геологическим разработкам. Обработан, сведён и приготовлен к вывозу за границу. Конкретнее, в Америку. То есть он даже думал, что архив уже там... Ладно, это я потом объясню. Но при этом он не собирался отдавать такие ценности американцам. Ни просто так, ни за деньги. Это была часть очень большой и очень серьёзной игры. Как бы это сказать? Понимаете, повторить такой труд второй раз было бы невозможно. Невозможно и вытрясти эту информацию из кого бы то ни было... особенно учитывая, что некоторые ключевые люди и в самом деле... того... Весь этот огромный массив сведений не помнил никто, включая самого Шмидта. И если бы архив оказался за океаном...
— Да, но зачем? — Власов по-прежнему не понимал цели.
— Я же говорю — Отто Юльевич играл в большую политику. Конкретнее, он был своим человеком среди обновленцев. Так называемое «конструктивное крыло» Партии Национального Возрождения. Шмидт, конечно, тоже был партийным. Член ПНВ с 1946 года.
— Он же был коммунистом, — напомнил Власов. — И, насколько мне известно...
— Сделали исключение, — ответ был ожидаемым.
— Россия — страна исключений, — резюмировал Власов.
— Тут какое дело... — продолжал своё профессор. — Обновленцы, они же «конструктивное крыло» партии, были сторонниками так называемой «конвергенции двух систем». Ну как бы взять всё лучшее у Райха и у Америки... в некотором смысле, широкий компромисс между Райхом, с одной стороны, и западным блоком, с другой стороны...
На сей раз Власов всё-таки заставил себя промолчать, хотя любимый афоризм вертелся на языке.
— И многие тогда им сочувствовали. Жизнь после войны была такая... невесёлая, прямо скажем. Ну и многое другое... Короче говоря, в тот момент обновленцы были заметной силой. В Райхе они имели контакты и поддержку. Имена называть не буду, да и не знаю я этих имён... но, некоторым образом, были люди... Разумеется, у него были отношения и с противоположной стороной. То есть с американской. Там тоже были политики, которые склонялись к тому, чтобы, в каком-то смысле, договориться с Райхом... Но им всем нужен был какой-то козырь, понимаете? Хотя бы небольшой козырёчек, чтобы начать играть. Понимаете меня?
