произношение английских слов, превращая их в этот дегенеративный жаргон! Впрочем, одернул себя Власов, не следует судить о других по себе.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Грязнов. — Все ок?
— Ес, — ответил визгливый, и одновременно ротмистр скомандовал: «Пора!»
Через несколько секунд в динамике раздался хлопок — негромкий, но вполне узнаваемый для всякого, кто слышал, как стреляет пистолет с глушителем — и сразу же за ним шум падающего тела.
— Черт! — крикнул Фридрих, вдавливая кнопку передачи. — Обещали же без стрельбы!
— Это не наши! — торопливо отозвался ротмистр, и следом по первому каналу донеслось: «Никому не двигаться!» — и сразу же еще хлопки, чей-то стон, чья-то матерная брань (что характерно, на чистом русском), какая-то возня...
— Пошли, — потерял терпение Фридрих, вытаскивая пистолет и распахивая дверь машины. В салон ворвался ледяной воздух.
— Зачем? — не тронулся с места Никонов. — Дайте разобраться специалистам.
— Ваши специалисты сейчас угрохают мне последнего свидетеля! — Власов выскочил из машины и побежал между стенами складских бараков, на каждом шаге проваливаясь в снег.
Разумеется, к тому времени, как он добежал, все было уже кончено. На грязном бетонном полу лежали семь человек. Шестеро — мордами вниз, с выкрученными и скованными за спиной руками; у половины из них рукава быстро набухали красным (у двух правые и у одного — левый), но их сковали не менее жестко, чем остальных. Раненые стонали и шипели сквозь зубы, но ругаться уже не смели. Седьмому, лежавшему навзничь в луже крови, наручники уже не требовались. Полицейские потерь не понесли. Один из них, облачившись в перчатки, собирал в пластиковый мешок бандитское оружие, упаковывая каждый пистолет в отдельный полиэтиленовый пакет. Тут же валялись и два черных чемоданчика, один закрытый, другой бесстыдно вываливший на пол свое нутро — тугие пакетики с белым порошком.
Фридрих бросился к лежавшему навзничь; интуиция подсказала ему, кто это, еще до того, как он разглядел виденное на фотографиях лицо. Грязнов был еще жив; его лицо было белым и мокрым, словно у утопленника, волосы липли на лоб некрасивыми тонкими длинными прядками; он дышал часто-часто, но неглубоко, и в углах рта пузырилась кровавая пена. Фридрих не очень хорошо разбирался в медицине, но то, что оперативники даже не пытались помочь важному фигуранту дела, свидетельствовало о безнадежности его положения. Власов склонился над умирающим.
— Говори, — потребовал он, сжимая плечо Грязнова, — говори все, что знаешь о связях либералов с наркотиками, и о Рудольфе Вебере, и о миссии Франциски Галле. Говори, и тебя доставят в больницу!
Грязнов открыл рот, но оттуда вырвался лишь стон. Глаза бывшего студента-физика начали закатываться.
— Говори, ну! — крикнул Власов и хлестко ударил левой ладонью по белой щеке. — Черт возьми, что вы стоИте?! — обернулся он к оперативникам. — Он нужен мне еще хотя бы на несколько минут! Вколите же ему что-нибудь!
Один из полицейских, выглядевший постарше других, придвинулся, запуская руку в висевшую на боку аптечку, однако вид у него был самый скептический.
— Ма-а-акссс... — донеслось из окровавленного рта. Фридрих мигом вновь повернулся к умирающему:
— Что Макс? Какой Макс? Говори!
Однако тот все шипел свое «ссс», и Власов подумал, что речь, возможно, не об имени.
— Максимум? Максимальный? — попытался подсказать он. — Маковая соломка?
— ...сссука, — выдохнул, наконец, умирающий и уронил голову набок. Однако полицейский, бесцеремонно отодвинув Власова, всадил иглу шприца в нитевидно дрожащую жилку на белой шее. Грязнов слабо дернулся, и его губы вновь шевельнулись. Фридрих склонился еще ниже, чтобы не упустить самый слабый шепот.
— Все... из-за него... — прошелестело между вздохами. — Если бы не...
На сей раз это было окончательно все. В фильмах в таких случаях аппаратура издает монотонный звук и чертит прямую линию, но Грязнов не был подключен к аппаратуре. Фридрих медленно выпрямился, только теперь заметив, что продолжает держать в руке бесполезный «стечкин». С улицы тем временем вошли еще трое — ротмистр и человек с большим оранжевым чемоданом в сопровождении Никонова.
— Ну, и какого дьявола тут произошло? — сумрачно осведомился Фридрих, засовывая пистолет в карман.
— Похоже, вашего клиента попросту развели, как простого сукера, — пояснил один из полицейских. — Банальная такая бандитская разводка: деньги себе, и товар тоже себе, а покупателю — пулю. Эх, начни мы на пять секунд раньше...
— Кстати, насчет товара, — пробормотал обладатель оранжевого чемодана, ставя его на пол и поднимая один из тугих белых мешочков. В американских боевиках в подобных ситуациях бравый полицейский ковыряет мешочек ногтем, походя слизывает с пальца десяток разовых доз одновременно и, ничуть не помрачившись в сознании, с химической точностью выдает экспресс-анализ наркотика. Ничего подобного русский эксперт — как, впрочем, и его настоящие заокеанские коллеги — естественно, делать не стал. Вместо этого он раскрыл свой чемодан, оказавшийся портативной полевой лабораторией, с хирургической ловкостью в два движения натянул резиновые перчатки, аккуратно надрезал пакет и зачерпнул маленькой стеклянной ложечкой немного порошка, который высыпал в колбу. Надрез он тут же аккуратно заклеил прозрачной лентой, а колбу заткнул притертой пробкой, в которой, однако, имелось сквозное отверстие с пропущенной через него трубочкой. Через эту трубочку эксперт сперва шприцом влил в колбу бесцветную жидкость — вероятнее всего, простую дистиллированную воду — а потом, осторожно взболтав содержимое, добавил еще какие-то реактивы. Под конец выходное отверстие трубки было соединено эластичной манжетой с каким-то прибором, занимавшим почти полчемодана. Фридрих, невольно залюбовавшийся этой четкой, несуетной последовательностью движений, подумал, что профессионал за работой — это почти всегда приятное и обнадеживающее зрелище. За исключением, конечно, каких-нибудь ассенизаторов — ну да там особый профессионализм и не требуется. Правда, полицейские, бывают, и сами сравнивают себя с представителями этой малопочтенной профессии. В самом деле, рассуждая философски, от того, что подлежащее вычищанию дерьмо имеет руки, ноги и голову, оно лучше не становится — скорее наоборот...
— Так я и думал, — констатировал эксперт, не скрывая досады. — Хлорид натрия. Соль поваренная пищевая. Вот вам и «штрик».
— Какой штрик, начальник? — подал с пола голос один из арестованных. — Мы такой дрянью не занимаемся. Это вам сагуа какой-то джубанул. Что сукера развести хотели, да, не отпираемся. Только килять мы его не хотели, это самооборона, он за сочаном полез...
— Не было у него никакого пистолета, — перебил другой полицейский.
— Был, не был — какая разница, он в карман полез, поди разбери, что у него на уме, а жалеть его нечего, мы ж, почитай, за вас вашу ворку сделали, это ж он, падла, штриком торгует, а мы с таким дерьмом не мараемся...
— П-поговори у меня, — выдохнул ротмистр, подходя к бандиту, и брезгливо пнул его сапогом в лицо. — Не занимаются они... Кто тут еще не занимается? Может, ты? — он шагнул с соседнему бандиту; это был один из «шестерок», пытавшийся стрелять по ворвавшимся полицейским и поплатившийся за это тремя пулями в руку.
— Как бог свят, начальник, — заголосил раненый, — я вообще ничего не знаю, мое дело босса слушать, а чем они там торгуют, не мои дела, только шалым не торгуют, точно, сигаретами вот бывало, а шалым... ААААА!!!
Ротмистр с силой наступил ему на раненую руку и принялся старательно давить ее каблуком.
— Не торгуете, значит, — приговаривал он при этом, — солью, значит, торгуете, натрий хлором... Дороговато она у вас, правда, стоит... Сознавайся, козел, пока вторую не прострелил!
Бандит истошно вопил, обливаясь потом, однако понимал, что неоднократная продажа тяжелых наркотиков в составе преступной группы — это смертная казнь без вариантов, и признаваться решительно не желал. В какой-то момент он обмяк, как видно, потеряв сознание от боли.
— Ну? — рявкнул ротмистр. — Кто хочет признаться? Ваш последний шанс, мрази! Кто первый сдаст
