остальных, уйдет на пожизненное. Остальные, сами понимаете — в крематорий, и даже могилки от вас не останется. Ну?!
Однако бандиты понимали, что прямых улик по штрику против них нет, и хранили молчание. Фридрих подумал, что ротмистр действует неправильно — надо допрашивать каждого отдельно от остальных, тогда, не имея уверенности, что другие не раскололись, арестованные будут куда более сговорчивыми...
— Значит, упорствуем, — проговорил ротмистр почти ласково. — Значит, натрий хлор. Ты! — он ударил сапогом в ухо второго продавца. — На меня смотреть, гнида! Я мог бы заставить тебя весь этот натрий хлор попросту сожрать. Но это слишком мелко. Я тебе лучше анекдот расскажу. Знаешь анекдот про студента, дерьмо? Да где тебе, быдлу — ты, небось, и средней школы не окончил. Так вот, один преподаватель хотел завалить студента. И задает ему вопрос: сколько лампочек в этой аудитории? — говоря это, ротмистр демонстративно натянул перчатки. — Студент посчитал и говорит: десять. Типа, вот какой он умный. А препод ему: неправильно, два балла! Одиннадцать! И достает из кармана еще одну!
Произнося последнюю фразу, ротмистр и впрямь сунул руку в карман и вытащил оттуда... конечно, не лампочку. А еще один тугой белый пакетик.
— Ты все понял, жертва подпольного аборта? И вы тоже поняли? Там-то, — ротмистр небрежно махнул рукой в сторону рассыпанного чемоданчика, — может, и натрий хлор. Но здесь-то нет. И как только это окажется там, никакие ваши признательные показания нам будут уже не нужны. Здесь вполне достаточно, чтобы все вы, суки, получили свой вышак. Абсолютно, замечу, заслуженный и совершенно законный. У нас тут даже двое понятых имеется. В российской криминальной полиции не служащих и никак ей не подчиненных. Херр оберст так и вовсе гражданин Райха, ему перед нами заискивать никакого резона... Итак, я пошел. Пока я иду, у вас еще есть время передумать.
И он нарочито медленно, держа пакетик в вытянутой руке, направился к отверстому чемодану с солью. Подойдя вплотную, ротмистр остановился и явно приготовился разжать пальцы.
— Подождите, господин начальник! Я все расскажу! И про штрик, и про остальное! Наша фанду...
Это был один из раненых. «С-сучара», — с ненавистью сплюнул продавец, которому рассказывали анекдот.
— Не торопись, — ротмистр с ухмылкой спрятал пакетик обратно в карман и извлек черную коробочку диктофона, направляясь к бандиту. — Пятнадцатое февраля, час сорок восемь. Арестованный с поличным за соучастие в убийстве и сопротивление полиции... Имя! — рявкнул он, на время останавливая запись.
— Облом... то есть это... Киселев Антон... Алексеевич...
— ... Киселев Антон Алексеевич добровольно дал следующие признательные показания... Вот теперь пой, птичка, — ротмистр положил включенный диктофон на пол возле лица бандита.
Поскольку Облом занимал в своей банде не самое высокое положение, он знал не все, что хотелось бы услышать полицейским — но все же поведал немало интересного, включая имена и приметы поставщиков и мелких распространителей, а также места, где хранился наркотик.
— Позвольте и мне вопрос арестованному, — вклинился Власов. — Почему вы все-таки убили Грязнова? Ведь твой босс и впрямь хотел продавать штрик в Москву?
— Да он же, козел, надуть нас хотел, — доверительно сообщил бандит. — Говорил, что от Крысюка послан, а Крысюк-то сам его ищет, чтобы покилять.
Стало быть, опасения крипо были справедливы, понял Фридрих. Среди бандитов и впрямь нашелся кто-то дотошный, выяснивший нынешний характер отношений между Спаде и Грязновым. Эх, если бы все удалось провернуть пораньше...
Когда бандит иссяк, ротмистр выключил и убрал диктофон.
— Ну ладно, — сказал он, — будем считать, что пока ты свою шкуру спас, пидор.
Облом вздрогнул — как видно, это оскорбление было для него тяжелее предыдущих — но лишь просительно проскулил:
— Начальник, мне бы укольчик, а? И в больничку бы поскорей... две пули все-таки...
— Виктор Сергеевич, так и быть, сделайте этому пидору укол обезболивающего, — обратился ротмистр к полицейскому с аптечкой. — И вон того еще приведите в чувство, пожалуйста — не тащить же нам его.
Обращение по отчеству было, конечно, игрой на публику, но все же Фридрих не мог не восхититься непринужденной легкостью, с какой ротмистр менял тон, обращаясь к бандитам и к своим. Все-таки профессионал хорош даже тогда, когда делает грязную работу.
Скованных бандитов увели; двое санитаров прибывшей труповозки унесли и тело Грязнова. Последними помешение покинули ротмистр, Никонов и Власов.
— Вам, возможно, интересно, почему я не допрашивал их по одному? — проявил проницательность ротмистр. — До этого дело еще дойдет, и с использованием разных интересных препаратов... Пока же мне было важно сломать кого-нибудь одного, и сломать публично, при всех подельниках. От такого он уже никогда не оправится. Отныне он знает, что выход у него один — преданно служить нам.
— Служить? Разве он не сядет на пожизненное? — Фридрих знал, что замена смертной казни пожизненным заключением — это максимальная поблажка, предусмотренная российским законодательством при преступлениях такой тяжести, и даже помощь следствию не позволяет заработать больше.
— Конечно, сядет. Закон есть закон. Но, во-первых, на каторге нам тоже информаторы нужны. А во- вторых... если он хорошо зарекомендует себя в этом качестве, ему устроят побег. Естественно, не для того, чтобы он мирно отсиживался дома.
Фридрих понимающе кивнул. Внештатные агенты во многих отношениях лучше штатных — уже хотя бы тем, что в случае чего их не жалко. И деваться от новых хозяев такому некуда, даже оказавшись на свободе — вздумай он уйти на дно, им даже не придется его искать, достаточно просто известить криминальный мир о его работе на полицию. Пока же то, что он стал стукачом на глазах у подельников, делу не помеха — все равно они не доживут даже до каторги. А если кто и доживет, то лишь потому, что станет таким же стукачом.
— А позвольте узнать, ротмистр, — сказал Власов, невольно понижая голос, — в этой вашей «одиннадцатой лампочке» что, неужели действительно штрик?
Полицейский улыбнулся.
— Нет, конечно. То есть, в принципе, у нас есть небольшой запас для оперативных надобностей... но необходимость использовать настоящий штрик возникает крайне редко. В этом пакете просто сахарная пудра.
Стало быть, подумал Фридрих, в распоряжении русской криминальной полиции все же есть штрик. И, теоретически, убийца Вебера... Да ну, чепуха. Все равно что подозревать в убийстве кирпичом по голове каждого каменщика.
— Надеюсь, вас не шокируют наши методы работы? — осведомился ротмистр, продолжая улыбаться.
— Меня — нет, — заверил Власов. — Хотя кое-кто из моих знакомых правозащитников, вероятно, хлопнулся бы в обморок.
— Это понятно, — усмехнулся полицейский. — «Кровавые нацистские палачи выбивают показания и подбрасывают улики». На самом деле так мы обращаемся только с заведомо виновными, и виновными основательно. К подозреваемым и вляпавшимся случайно подход другой. Наша задача ведь не в том, чтобы похватать или довести до суда как можно больше народу. А в том, чтобы очистить наш город и нашу страну от мрази. И это не просто высокие слова, это принцип, лежащий в основе оценки нашей работы. Ее оценивают не по числу приговоров, а по динамике общего уровня преступности. Начни мы хватать невинных, и диспропорция между количеством арестов и отсутствием снижения, а то и ростом, преступности быстро станет поводом для серьезного внутреннего расследования, с очень внушительными санкциями для виновных — вплоть до расстрела. Опять же, одного лишь признания обвиняемого недостаточно, мы же не большевики. Приговор должен базироваться на материальных доказательствах — изъятых наркотиках, оружии, краденых ценностях... Допустим, можно было бы изымать и подбрасывать одно и то же по многу раз. Но все изъятое сдается и оформляется, обратно его уже не получишь — разве что иногда для специальных операций, по которым отчетность вообще строже некуда. Если изъять, но не сдать — не получится вынести приговор тому, у кого изъяли... Но, разумеется, бандитам знать все эти тонкости не обязательно. Они должны верить, что мы способны на что угодно, что, попав в наши руки, они должны не
