И, разумеется, свастики были на имперских знаменах — многометровых полотнищах, свисавших вдоль стен домов, и флагах, горделиво развевавшихся на фонарных столбах. Почти как в Берлине в дни национальных торжеств. С одним существенным отличием: в Москве все знамена висели симметричными парами — к каждому алому германскому обязательно прилагался российский триколор.
В принципе, в Дни арийского единства полагалось украшать улицы флагами всех стран Райхсраума, но их полный комплект встречался редко — чаще всего на мостах или на флагштоках некоторых площадей, где проходили массовые гуляния. Парой же из германского и российского флага был украшен практически каждый дом или столб. Кое-где встречалась и патриотическая самодеятельность — флаги, вывешенные в окнах и с балконов жилых зданий.
Из уличных репродукторов текла бодрая музыка — тоже в основном русская и дойчская.
Власов и Эберлинг шагали по проезжей части Нового Арбата среди прочих гуляющих. Так же, как и они, большинство народу двигалось в сторону Кремля. Семьи с нарядными детьми, парочки, молодежные компании, москвичи и туристы, русские и нерусские... Арийское Единство в действии. Кое-где заметны были полицейские в парадных мундирах, приглядывавшие за порядком; главным образом они следили, чтобы не было пьяных и распивающих спиртное на улице — однако, похоже, работы им не находилось, во всяком случае, пока.
— Не думаю, что это личный энтузиазм, — заметил Хайнц, проследив взгляд Фридриха на один из балконов. — Скорее всего, в таких квартирах живут члены партии, и вывесить флаги им велели в их ячейке. А вот большевицкая символика на стенах рабочих окраин — это действительно от души. А вовсе не на американские деньги, что бы там ни говорила по этому поводу пропаганда...
— Тогда уж на китайские, — усмехнулся Власов. — Хотя, конечно, американцам тоже не особенно важно, как именно подрывать Райхсраум изнутри. Если среди русских находятся идиоты, испытывающие ностальгию по большевизму, которого сами не застали — почему не использовать и это. Пропаганда пропагандой, но роль иностранных спецслужб во всей этой гадости я бы не стал недооценивать. Нет, конечно, каждому малолетнему недоумку, малюющему на стене подъезда серп и молот, никакой дядя из ЦРУ не платит. Средства идут на создание атмосферы, в которой само появление таких недоумков становится возможным. На вбрасывание лозунгов в стиле «не надо было воевать за Власова — пили бы сейчас американскую колу». Сталин-де был союзником Америки и после войны провел бы демократизацию... Жаль, что нельзя создать альтернативную ветку истории специально для таких вот агитаторов. Чтоб на собственной шкуре убедились, какую «колу» подают в гулаговских бараках! И вообще, нечего сказать, достойный символ свободы — американская кола... Как будто кто-то не знает, что она запрещена в Райхсрауме не из идеологических соображений — что вообще за глупость, какая идеология может быть в напитке? — а исключительно из-за вредности для здоровья. В ней, между прочим, монета за ночь растворяется, а сахара в одном стакане больше, чем в литре нормального чая...
— Запретный плод сладок, — ответил Эберлинг и хохотнул над невольно получившимся каламбуром.
— Вот, кстати, тоже чего я не понимаю и никогда не пойму, — сердито произнес Фридрих. — Откуда вообще взялась эта идея, что если что-то запрещать, то оно непременно станет привлекательным? Мне кажется, это тоже какой-то сознательно раскручиваемый миф... Библия тут, кстати, ни при чем — змей соблазнял Еву вовсе не фактом запретности плода, а тем, что «будете как боги». И до тех пор, пока Адам и Ева этого не услышали, сам запрет совершенно их не смущал, то есть не служил стимулом его нарушить. Что вполне логично. Ведь очевидно же, что если что-то запрещено, то это не просто так. Да, запрет может быть и неоправданным — но для такого вывода надо, как минимум, разобраться в его причинах. И во многих случаях окажется, что эти причины вполне основательны... Даже если что-то запрещает твой враг, само по себе это еще не означает, что этот запрет надо нарушать. Большевики, к примеру, запрещали немало действительно вредных вещей — криминальную преступность, в частности. А уж если запрещают свои, это тем более повод прислушаться, а не поступать наоборот из совершенно непонятного принципа...
— Русские, как видно, не считают представителей власти своими, — усмехнулся Хайнц.
— По-моему, мы с тобой присутствуем на русском государственном празднике, — заметил Власов. — И наблюдаем вокруг, как говорят в официальных репортажах, радостные лица, улыбки и смех. Пусть эти репортажи ругают за казенно-пафосный слог, но ведь действительно наблюдаем... Ты же не будешь утверждать, что всех этих людей тоже пригнали сюда по партийной разнарядке? Они пришли сами. И они вовсе не выглядят озлобленными врагами существующего строя.
— А, это ничего не значит, — отмахнулся Эберлинг. — Русским все равно, что праздновать. Если бы сейчас вдруг вернули празднование Седьмого ноября, мы наблюдали бы там точно такие же гуляния и те же улыбки на тех же лицах. Кстати, и большевиков здесь в свое время точно так же считали своими. Несмотря на все, что те творили именно с этим самым народом. Боюсь, что логика и в самом деле плохо применима в этой стране. Не хочу обидеть, но ведь даже твой отец начинал войну на стороне Сталина.
— Он раскаивался в этом до последнего своего дня, — сумрачно поведал Фридрих. — Говорил, что, если бы раньше повернул оружие против красных, Москва была бы взята уже осенью сорок первого. И война бы кончилась на два года раньше, и было бы сохранено множество жизней, и русских, и дойчских... Но, во всяком случае, он осознал свои заблуждения и сделал выводы. Для него это был серьезный и тяжелый процесс. Его союз с Германией был сознательным выбором, а уж никак не желанием поступить кому-то назло...
Из репродукторов как раз зазвучал марш РОА:
— А интересное вышло бы исследование — «Желание поступить назло и его роль в русской истории », — усмехнулся Эберлинг. — Думаю, эта роль окажется куда больше, чем у любых рациональных соображений.
Хор мощно подхватил припев:
— Вот, кстати, — кивнул в сторону ближайшего столба с динамиком Хайнц. — Смелость, конечно, штука хорошая, да и вера небесполезна... но впридачу к ним нужны еще стратегия и тактика. И вообще разум и здравый смысл.
— Они, собственно, нужны в первую очередь, — заметил Власов.
— А здесь для них вообще не оставляют места. «Только» — и все тут.
— Ну, что ты хочешь от военного марша, — пожал плечами Фридрих. — Все песни такого рода апеллируют к эмоциям. Они адресованы простым солдатам, а не интеллектуалам из Генштаба.
— Здешние интеллектуалы — это вообще особая песня. Нет, я не про военных, хотя дуболомов и среди них хватает... но их, по правде говоря, везде хватает, и у нас тоже. Армия как система, основанная на беспрекословном выполнении приказов, этому способствует, и тут ничего не поделаешь... А вот пресловутая русская интеллигенция — явление совершенно уникальное в своей патологичности. Русский интеллигент своим изощренным умом измысливает такие глупости, до которых ни один дурак просто не додумается.
— Да уж, — хмыкнул Фридрих, — недавно общался кое с кем из этой публики... Или взять того же Войновича. Проще всего было бы объявить его графоманом, ищущим скандальной популярности — как, кстати, и поспешил сделать кое-кто из не слишком умных пропагандистов — но ведь это не так. Как бы я ни относился к нему сейчас, он действительно очень талантливый писатель. Ты читал «Приключения солдата
