— Этот список номеров машин, к которым особое отношение... его можно посмотреть?
— Извините, нельзя, — вежливо, но твёрдо сказал фельдфебель.
— Хорошо, — вздохнул Власов, понимая, однако, правоту Кормера, — скажите только, часто ли меняется этот список.
— Его нам каждый день выдают, перед дежурством, — объяснил полицейский. — Всего около тридцати номеров. Бывает и больше. Есть ещё всякие спецномера, на которых власть ездит. Этих мы вообще стараемся не видеть и не слышать, разве только что-нибудь серьёзное... подозрительное...
— Кстати, а почему вы решили, что мы чем-то подозрительны?
— Ну как... Я на лица смотрю, — подумав, ответил полицейский. — У вас, например, такое лицо было, что вы стрелять собираетесь. Я таких лиц навидался. На прошлой работе.
Власов задумчиво кивнул, не спрашивая, что это за «прошлая работа» была у молодого фельдфебеля.
На противоположной стороне улицы, около неподвижного «вольво», уже возился целый полицейский наряд. Рядом стояли синяя полицейская «сука» и грязно-белый фургончик «скорой».
— Мне всё-таки хотелось бы знать, что произошло, — Власов решил выяснить ситуацию до конца, — это может иметь отношение к нашим делам. Не могли бы вы?..
— Ага... Понимаю, — улыбнулся Кормер. — Подождите здесь, я поговорю с ребятами. — Он пошёл к переходу, чтобы перебраться на ту сторону.
Фридрих тем временем вспомнил о хлопке, который слышал, и принялся осматривать левый борт «BMW» на предмет повреждений. Он уже успел заметить, что серьезных вмятин нет, но ездить с царапиной тоже совершенно не хотелось; помимо эстетических соображений, это еще и совершенно не нужная особая примета. Потеря времени в автосервисе, однако, тоже была решительно некстати... К счастью, полоска на крыле, бросившаяся в глаза Власову, оказалась всего лишь грязью; «вольво» зацепил лишь зеркало, которое и захлопнулось с тем самым звуком. Стекло было цело, но зеркало слегка перекосилось и не желало разворачиваться обратно по нажатию кнопки на приборной панели; Фридрих слегка покачал его, и оно с сухим щелчком встало на место. Маленькая царапинка на пластиковой окантовке все же просматривалась, но это ерунда. Стало быть, все же обойдемся без автомеханика...
— Свинья в мундире, — проворчал Лемке. Фридрих неудоменно повернулся к нему.
— Извините, — смутился маленький опер, — не люблю местную полицию.
— Вот как? «Человек, не способный и не желающий доверять, чтить и любить каждого чиновника, полицейского, школьного учителя — такой человек не способен любить Фатерлянд, доверять Партии, чтить идеалы национал-социализма» — процитировал Власов хрестоматийную фразу Дитля.
— Вы их просто не знаете, — обиделся Лемке. — Особенно дорожников. С ними договориться невозможно.
— Что значит «договориться»? — поинтересовался Фридрих.
— Ну, что значит... Вот в Софии, если что-то мелкое нарушил, ну так, случайно — всегда можно дать двадцатку, и они отстанут. Ну, если что-то серьёзное, тогда нет, а так — пожалуйста... А здесь...
Власов изумлённо уставился на Лемке.
— Вы хотите сказать, — переспросил он, не веря ушам, — вам не нравится, что полицейские не берут взяток от правонарушителей?
— Я имел в виду не это, — заюлил Лемке, — ну просто, ну как бы это объяснить... Вот в Софии... А тут...
— А в Берлине, — Власову хотелось ясности, — вы хотели бы, чтобы наши полицейские брали взятки? Помнится, мне рассказывали, что во времена Хитлера за это расстреливали. Теперь — всего лишь сажают. Взяткодатель и взяткополучатель должны сидеть в тюрьме. Вы не согласны?
— Ну это же в Берлине! — искренне возмутился опер. — Одно дело Берлин! А то Москва! Мы же понимаем разницу, где люди живут, а где кто... Я вот не знал. Так они меня чуть в тюрьму не упекли. Хорошо, что господин Вебер похлопотал...
Власову стало всё понятно — и противно. Очевидно, Лемке, начинавший свою карьеру в Болгарии (где дойчская община была немногочисленной, и в правоохранительных органах, как и в прочих структурах, безраздельно властвовали местные), попытался «вмазать» московскому доповцу. Несчастный недоумок, похоже, не знал, что в московской дорожной полиции служили почти исключительно дойчи, своей неподкупностью она могла соперничать с военврачами Люфтваффе, а попытка дачи взятку рассматривалась любым постовым как тяжёлое личное оскорбление, где-то на уровне плевка в лицо. Плевать же в лицо полицейскому является чистым самоубийством в любом уголке мира, тем более в Райхсрауме... Скорее всего, Веберу пришлось напрячь все свои связи, чтобы вытащить Лемке из переделки. Интересно, кстати, почему после такого прокола Ханса не отозвали немедленно? Доложил ли, кстати, Вебер об инциденте?
— А ещё свои называются, — обиженно бубнил тем временем Лемке. — Вот если русский полицейский встретится, его хоть в чём-то убедить можно. Мол, то-сё, не видел, не слышал, простите дурака. Если нарушение какое-нибудь мелкое, может и отстать. А если фольк — ничего не слушает, выписывает квитанцию, и всё. Особенно если берлинский акцент слышит.
Фридрих внимательно посмотрел на собеседника.
— Лемке, вам не доводилось в Москве слышать слова «немчура»? В свой адрес?
Губы Лемке дрогнули, но он заставил себя смолчать. Однако на невыразительной физиономии вспыхнул предательский румянец. «Как от пощёчины», подумалось Власову.
— И ещё одно. Дальше машину поведу я. Вы плохой водитель.
Подошёл Кормер. Лицо его было серьёзным, даже печальным.
— Нам разрешили посмотреть... Похоже, человек
Власов оставил Лемке в машине (оперативник, надув щёки, молча загрузился в салон и притулился на правом сиденье) и пошёл за фельдфебелем.
«Вольво» стоял возле магазинной витрины, от которой его отделяло каких-нибудь десять сантиметров. На земле, в окружении полицейских и врачей, лежали носилки, накрытые прорезиненной простынёй.
Кормер откинул простыню, давая возможность Фридриху увидеть тело водителя.
На носилках лежал старик в мундире Люфтваффе. Благородное лицо с седой гривой волос казалось спокойным, даже отрешённым. Глаза старика были открыты, но зрачки уже подёрнулись характерной пеленой. На груди сияли боевые ордена. Взгляд Власова упёрся в Рыцарский Крест с Дубовыми Листьями.
— Врачи говорят — сердце не выдержало, — с той же грустью в голосе произнёс фельдфебель. — Ехал, наверное, на ветеранский праздник, друзей повидать. Костюм надел... И тут прихватило посреди дороги. Он уже был почти мёртвый. Но всё-таки успел как-то вырулить и затормозить. Видите, где он остановился? Ещё чуть-чуть, и въехал бы в витрину. Вот же воля была у человека! Настоящий дойч...
Власов рассеянно кивнул. Ему доводилось слышать истории о смертельно раненых летчиках, успевавших посадить самолет в буквальном смысле на последнем дыхании. Сейчас он, однако, внимательно смотрел на породистое лицо старика. Оно почему-то казалось ему смутно знакомым — очень, очень смутно. Во всяком случае, он никогда не видел этого человека живьём. Разве что на фотографиях...
— У него были с собой документы? — на всякий случай спросил Власов.
— Да, ветеранское удостоверение. У него фамилия такая, знаете, из старых... Зайн...
Кормер помялся, вспоминая, потом закончил фразу:
— ...Зайн-Витгенштайн, кажется. Если хотите, сейчас посмотрю точно.
Он сделал шаг к работающей бригаде, но Власов его удержал.
— Кажется, я знаю, кто это... Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн, не так ли?
Молодой полицейский растерянно кивнул.
— Когда-то я мечтал с ним познакомиться... Это легенда Люфтваффе. Никогда бы не подумал, что увижусь с ним... таким вот образом.
Полицейский открыл было рот, явно желая что-то спросить, но наткнулся на взгляд Власова, и опустил глаза.
