что не извольте беспокоиться, ножик самый настоящий, с сертификатом... перчаточки, кстати, тоже. У вас карточка или наличные? — осведомился он чуть другим тоном.
— Наличные. Я предпочёл бы оставить у вас марки, — сказал Фридрих, чувствуя, что просто не в силах расстаться с ножом. Кривая рукоять «зонненбранда» лежала в руке как влитая. Перчатка и в самом деле совершенно не мешала.
— Я так думаю, с разрешением на оружие у вас всё улажено, — быстро и плавно вёл разговор Алексей, одновременно ухитряясь лихо пересчитывать власовские деньги, — а что-нибудь огнестрельное вас интересует? Если что, так это вам зайти прямо тут рядышком, буквально через дом, если вниз к вокзалу идти, магазинчик хороший, вот адресок, вы загляните, не пожалеете... — в руке продавца материализовалась визитная карточка и тут же очутилась в пакетике с перчатками, — а вот здесь адрес хорошего тира, там и пристреляться можно, и с ножиком, если что, потренироваться тоже хорошо... — вторая карточка легла рядом с первой, — ну и нас не забывайте, а уж мы-то вас не забудем, — чёрный прямоугольник с белой надписью «Accessories» лёг поверх двух первых. Деньги Власова тем временем куда-то исчезли, зато откуда-то взялся выписанный от руки чек всё с той же чёрно-белой эмблемой. — Вот извольте, всё готово. Ещё что-нибудь посмотреть желаете?
— Благодарю, как-нибудь потом, — сказав это, Фридрих почувствовал, что симпатичный продавец ожидал именно такого ответа.
Через минуту он уже был на улице, где его ждал перетаптывающийся с ноги на ногу Лемке.
В этот момент он, наконец, полностью осознал тот факт, что за десять минут потратил половину своих личных денег.
Хитренькие глазки Лемке следили за Фридрихом. На одутловатой физиономии читалось нечто вроде интереса — пополам с каким-то ехидным пониманием.
— Я сделал очень удачную покупку, — решил объясниться Власов, неторопливо шагая по плитке тротуара, инстинктивно отстраняясь от спешащих прохожих, — но меня немного смущает один момент. Мне продали дорогую вещь за две трети её берлинской цены. Может быть, всё-таки подделка? — он извлёк из кармана футляр с «зонненабрандом» и открыл его. Драгоценное лезвие возмущённо блеснуло, как бы отвергая любые подозрения на свой счёт.
Лемке впился глазами в нож.
— Настоящий «зонненбранд», — с неожиданной уверенностью заявил он. — Вы на заточку посмотрите, шеф. Этим лезвием бриться можно. Правда, если порежешься — не почувствуешь, пока кровь не потечёт. Всю жизнь хотел такой... — признался он.
Фридрих впервые за всё время знакомства с Лемке почувствовал нечто вроде симпатии к маленькому оперативнику — похоже, Ханс разделял с ним общее увлечение.
— Меня всё же смущает цена. Я взял нож и перчатки. Перчатки у них стоили пятьсот пятьдесят. Они действительно хороши. Берлинская цена этого ножа — три тысячи как минимум. Они предложили мне всё за две пятьсот, и я согласился.
— Тут всё без обмана, — принялся объяснять Лемке, не скрывая удовольствия от того, что наконец- то может блеснуть тонким пониманием ситуации, — но это же Тверская! У них знаете какой оборот? Им, небось, эти ножики вчера-позавчера привезли. А сегодня они уже один продали. Вот и выгода.
— В чём же она? — Фридрих наморщил лоб: он никогда не понимал странной логики мира денег.
— Ну, допустим, — принялся рассуждать Лемке, — ножик этот пошёл за две тысячи. Берут они его, скажем, за тысячу. За столько же его берут в Берлине, где он стоит три. А сколько он там лежит на прилавке? Месяца два, наверное... Значит, зарабатывают они на нём две тысячи, но за шестьдесят дней. То есть... то есть... это получается где-то по тридцать марок в день. А эти заработали на нём, скажем, тысячу марок. Только лежал он у них дня три. Ну, максимум, неделю. То есть это получается...
— Сто сорок за день, — Фридрих начал что-то понимать. — Неплохо. Но почему они уверены, что могут продать его за неделю?
— Они его за десять минут продали, — напомнил Лемке. — Это же Тверская. Продавцы тут... — он запнулся и с трудом выговорил по-русски, — uschlyie. — Это такое непереводимое русское слово, — зачем-то сообщил он Власову. — Не то чтобы обманщики, а, как бы это сказать... знают свою выгоду. И людей тоже знают. Человек только входит в ихнюю лавочку, а они уже видят, зачем он пришёл, можно ли его раскрутить на покупку, что ему нужно и сколько у него денег. И с собой, и вообще... Это у русских в крови, — добавил он раздумчиво. — Русские — слуги по природе, как и все славяне. Sclavi, рабы. Поэтому у них, кстати, театр лучший в мире. Система Станиславского. Как сказал один умный француз, «русский гений есть гений под-ра-жа-тель-ный», — последнее слово он выговорил по-русски, запинаясь на каждом слоге.
— Кстати, — рассуждающий на общие темы Лемке перестал Власову нравиться, — есть здесь место, где можно купить что-нибудь съестное? И не за безумные деньги? Мне бы не хотелось тратить остатки денег на булочку.
— А вот и булочки, — Лемке кивком указал на высокую резную дверь. Над ней простирала крыла двуязычная вывеска «Дойчской Булочной Розанова», украшенная справа одноглавым германским орлом, а слева — русским Doppeladler'ом.
Фридрих подумал было, что лучше было бы посадить русскую птицу справа: в бюрократическом мире, который ему был хорошо знаком, правая сторона документа считалась более значимой, и размещение российского герба на более уважаемом месте выглядело бы более корректным, особенно со стороны фольксдойча. Потом он, однако, сообразил, что в таком случае вывеска смотрелась бы так, будто национальный символ Дойчлянда с отвращением отворачивается от национального символа России, так что булочник Розанов развесил птиц правильно.
Пока Власов размышлял над вопросами государственной символики, дверь отворилась, и из неё выкатилась маленькая старушка в синем пальто и белой береточке. За ней следовал мужчина в лёгком костюме с непременной фирменной табличкой на левом кармане, кативший магазинную тележку с крашеной лубяной корзинкой, доверху наполненную какими-то картонками и пакетиками. Сверху на тележке сидела крохотная остроухая собачка, одетая в оранжевую попонку. Собачонка недовольно поводила носом: холод на улице ей был неприятен, и она отнюдь не желала этого скрывать.
Процессия остановилась у тротуара, где старушку поджидал роскошный шестидверный «Запорожец» цвета топлёного молока. При приближении старушки боковые двери с клацаньем распахнулись — сразу все три. Магазинный человек ловко пристроил на заднее сиденье корзинку со снедью (умудрившись попутно вложить туда несколько разноцветных карточек), на среднее — собачонку (та недовольно тявкнула, когда её нежного тельца коснулась рука постороннего, и даже попыталась клацнуть маленькими зубёшками). Зато бабуся легко нырнула в объятья красного кожаного кресла, высокомерно проигнорировав вовремя подставленную руку мужчины.
— Дорогая старушка, — прокомментировал Лемке. — Вы беретик её видели? Французский. Он знаете сколько стоит? Небось, как наш «BMW».
— Вряд ли, — рассеянно заметил Власов, не слишком-то доверявший познаниям Лемке в дорогих вещах, тем более женских.
— Газета, господа, газета! Бесплатная газета! — прозвенел откуда-то снизу детский голосок.
Перед Фридрихом стояла маленькая девочка в красном пальто и красной шапочке с наушниками. Розовое личико сияло искренней, располагающей улыбкой. За плечами у неё был рюкзачок, на пузике — нечто вроде большого накладного кармана, из которого торчали свёрнутые в трубочку газеты.
— Бесплатная цветная газета «Твер-Буль»! Всё о новых торговых площадках, магазинах, центрах обслуживания! Здесь же расписание сеансов в кинотеатрах, программа телевидения на неделю, новости столичной жизни...
Власов взял газету. Девочка улыбнулась ещё шире и закричала ещё громче:
— Также есть свежие номера «Частной газеты», «Наблюдателя», «Русского Спорта», очень дёшево, все номера за рубль! Специально для православных — завтрашний «Московский богомолец», очередная сенсационная проповедь отца Тихона против абортов и презервативов, берите, всего пятьдесят копеек, берите! Также «Свободное Слово», самая запрещённая газета России!
— «Свободное Слово»? — машинально переспросил Фридрих.
Перед ним немедленно развернулся и хлопнул по ветру газетный лист. На скверной, но прочной на вид бумаге в две краски была отпечатана шапка: «Свободное Слово. Независимая российская газета». Ниже
