Определённо, шпионская техника со времён полковника Исаева продвинулась настолько далеко, что перестала быть шпионской, — подумал он. Фотокамера в целленхёрере — уже распространённая игрушка; видео-, как и еще некоторые специальные функции, пока еще имеются только в таких машинках, как у него, но скоро и они войдут в стандартный набор. Впрочем, всё это мишура. Как и сто, и тысячу лет назад, сотрудник соответствующих служб отличается от обывателя не столько техническим оснащением, сколько начинкой черепа...
Закончив с записной книжкой, он поднялся на второй этаж, нашёл нужную дверь (она была деревянной, с набитым узором из золотых гвоздиков), решительно нажал на кнопку звонка и невольно вздрогнул — до того пронзительная трель раздалась за дверью.
Дверь открылась через пару минут.
На пороге стояла маленькая аккуратная старушонка непонятного возраста: на вид ей можно было дать от семидесяти до девяноста. Её тщедушное тельце было закутано в засаленный персидский халат, из- под которого выглядывали очень большие мягкие тапочки. Аккуратные белые волосы на голове выглядели неживыми. Пол-лица загораживали огромные очки в тяжёлой оправе. Оставшееся место занимал огромный нос характерной формы. Одного взгляда на этот нос было достаточно, чтобы понять: старая Берта не имеет никакого отношения к арийской расе.
— Штоб вы были здоровы, — заговорила она по-русски, произнося слова громко, но неправильно. — Таки я вас знаю? У меня другие очки и я плохо слышу. Мы знакомы, говорю я вам?
— Вряд ли мы зна... — начал Фридрих, прикидывая, насколько громко нужно разговаривать, и как связаны очки и хороший слух.
Она перебила его на середине слова — так, как обычно перебивают глухие:
— Таки не знаете. Тогда слушайте мине сюда. Я Берта Соломоновна. Я очень плохо слышу. Только высокие звуки. Я умею читать по губам. Но у меня сейчас не те очки. Это очки для чтения, а не для смотрения на людей. Подите ко мне ближе и говорите в моё лицо.
Власов подумал, что оставлять такого ребёнка, как Микки, на глухую, да ещё и подслеповатую старуху по меньшей мере неосмотрительно.
Он подошёл поближе, наклонился над сморщенной старушечьей мордочкой и сказал, отчётливо шевеля губами:
— Моя фамилия Власов. Я друг фрау Галле. Она оставила у вас своего сына...
На этот раз старуха поняла.
— Да, да. Мальчик. Мойше. Хороший мальчик, только беспокойный мальчик. Вы пришли его забрать?
— Нет. Я хочу посмотреть на него. Мне нужно убедиться, что всё в порядке.
Старуха совершенно не удивилась.
— Ну так идите смотреть на своего мальчика. Чего стоите? Проходите пока в обеденную. Я возьму другие очки, чтобы хорошо слышать. — Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла куда-то вглубь квартиры.
Власову ничего не оставалось, как последовать за ней.
«Обеденная» оказалась довольно большой комнатой с высоким потолком, под которым висела огромная люстра. Половину комнаты занимал огромный обеденный стол, застланный чистой, но пожелтевшей скатертью. Вокруг него сгрудилось стадо стульев на гнутых ножках с продавленными зелёными сиденьями. Грозно сверкал набитый хрусталём зеркальный сервант. Стены были увешаны старыми фотографиями в рамочках под стеклом. Под окном дышала жаром старинная чугунная батарея «гармошкой».
В воздухе витал какой-то слабый, но неприятный запах. Власову он, впрочем, был знаком по Софии: это была табачная вонь. Здесь курили — и совсем недавно.
Берта Соломоновна тем временем залезла в сервант и извлекла оттуда очки ещё большего размера, чем прежние.
— Ну вот, теперь вы можете, — заявила она, — чего хотели сказать. Лучше по-русски.
Власов повернулся к старухе лицом и медленно произнес, стараясь отчётливо артикулировать каждый слог:
— Госпожа Галле очень беспокоится за ребёнка. Она звонила всё утро, и никто не брал трубку...
— Я спала, — перебила его старуха. — Я пью снотворное утром. Я имею много макес и утром у меня они болят. Вы таки даже не знаете себе, как болят утром мои макес. Ди цейн вил нит княкн, дер тухес вил нит какн, — она гадко хихикнула.
— А потом трубку кто-то снял. И сказал что-то про арест... — закончил Фридрих.
Старуха сделала гримаску.
— Вот как? У нас сегодня никого нет. Только я и мальчик. Наверное, мальчик пошалил.
— Мать узнала бы голос сына, — возразил Власов. — Она сказала, что это был какой-то металлический голос.
— Ха! Я догадалась. Пойдёмте, — старуха показала на дверь.
В тесном коридорчике, заваленном всяким хламом, стоял колченогий табурет, на котором был укреплён — при помощи проволоки и каких-то завязок — довольно современного вида телефонный аппарат. Фридрих обратил внимание на ручку с английской надписью «volume» — видимо, специальная модель с регулируемой громкостью.
Берта Соломоновна, не глядя, засунула руку под табурет и торжественно извлекла оттуда жестяную трубу в виде расширяющегося конуса.
— Вот. Железный голос. Смотрите сюда.
Власов взял трубу в руки и осмотрел её. Это оказался примитивный рупор. Такие Власов видел в старой кинохронике.
— Он накрыл этим трубку и пугал свою глупую мать, — объяснила Берта Соломоновна. — Мишигин, — добавила она непонятное слово, судя по интонации, не слишком лестное.
— Я всё-таки хотел бы... — начал было Власов, но вовремя вспомнил, что старуха не слышит его, а в темноте коридора ещё и не видит его лица.
— Я показывала Мойше эту трубу. Мне нужна труба, чтобы слушать телефон, — продолжала Берта Соломоновна. — Мальчику понравилось. Бегал по квартире и кричал в неё глупости.
В этот момент аппарат испустил жуткую, режущую уши трель: звонок был выкручен на полную.
Старуха услышала.
— То мне, — она сняла трубку, подула в неё, после чего, сказав «говорите громче!», положила трубку на стул рядом и накрыла её трубой, приставив ухо к отверстию.
— Бум-бу-бу-бу-бум, бум-бум, — загудело в трубе. Фридрих с раздражением подумал, что, если бы не дурацкое приспособление, он услышал бы, о чём говорит собеседник. Похоже, труба была нужна не только для улучшения слышимости, но и в целях конспирации... И всё-таки, почему старуха не купит себе нормальный слуховой аппарат? Зачем все эти нелепые фокусы и ухищрения? Должна же быть какая-то причина...
Тем временем Берта Соломоновна вытащила трубку из-под конуса, коротко ответила: «потом, не сейчас», буркнула в сторону «шмекель» и бросила трубку.
— Вы таки будете смотреть своего мальчика? — спросила она Власова. Тот кивнул.
— Он в дальней. Туда идите, — она махнула рукой в конец коридора.
Фридрих прошёл до конца коридора и распахнул дверь.
Комната, видимо, была чем-то вроде спальни — во всяком случае, там были две большие кровати. На одной из них, раскинувшись, спал Микки, накрытый вязаным одеяльцем. Было видно, как одеяльце чуть поднимается и опускается в такт дыханию мальчика. На той же кровати валялись разноцветные тряпки — видимо, одежда мальчика — и маленький ботиночек.
Хозяйка тем временем дошлёпала до двери.
— Я дала мальчику своё лекарство, — сказала она, даже не пытаясь говорить потише. — Чтобы он спал. Он всю ночь бегал и всё утро. Не может сам заснуть. Надо же спать. Если не спать, заведутся червяки в голове и будут там делать бж, бж, — старуха сделала губами странный звук.
— Вы дали ребёнку снотворное? Это же опасно, — не сдержался Власов, но вовремя сообразил, что
