послание вслух. Вот оно.
«Здоров будь, Владимир!
Слава Кубани! Это клич наших казаков. Я был тронут твоим письмом, плюс к нему прекрасной одою, посвященной твоей очаровашке — иначе и не скажешь (оказывается, он видел ее с Володей). Ежели муж создает шедевр жене?! То это да!
Оная ода нам с женой понравилась. Мы ее читаем своим друзьям, срываем аплодисменты. Есть ощущение, что тебе останавливаться нельзя, ты уже «взялся за гуж…» Давай твори, выдумывай! Формируй сборник. Чувствуется твоя тонкая наблюдательность, а это в лирике великая вещь. Дерзай!
Заведи особую тетрадь, куда будешь заносить всё подмеченное твоим зорким глазом, все услышанное и придуманное тобою: удачные сочетания слов, образы, рифмы. Они-то и будут тебе подспорьем. У меня, например, большая коллекция юмора, и я продолжаю ее наращивать.
Кроме всего — жми на классику! Вспомни, чего тебе так и не удалось прочесть? Ищи, читай и перечитывай. Одно дело читать школьником, другое, уже будучи зрелым мужем, — обнаружишь много нового и интересного, чего раньше, не имея эрудиции, не воспринимал. Не гнушайся драматургией. Анализируй все, что читаешь. Это сильно обогащает лексику.
Зима у нас теплая, еще зелень срываем с грядок. Сейчас рассказываю по телевидению историю своей станицы — у нас есть свой минителецентр, работает он успешно и даже процветает. Я веду на нем тридцатиминутную передачу по средам. «Не надо мне бронзы многопудья!» — писал Маяковский. Мне тоже не надо. Однако приятно, что прохожие не шарахаются от меня, некоторые даже узнают. Да и собаки за своего принимают, приветливо так хвостами повиливают…
Купить в станице сегодня можно все, кроме здоровья. От обилия бульварной литературы голова кругом — десяток развалов. Станица не угасает. Наши виноделы создали церковное вино «Благодать», поставили линию разлива. Ну, это Кубань. На дегустации в Москве вино получило приз. Увидишь «Благодать», загони последнюю сотенную, но купи бутылочку — прелесть. Создала такое чудо моя ученица.
Ну, прощаюсь. Снег падает и тает — Кубань все же.
Герман».
— Хорошее письмо, — сказал Володя. — Зоенька, а что ты думаешь по поводу его оценок, пожеланий? Не лукавит?
— Думаю, нет, — ответила она. — Там же видно, когда он шутит.
— Это хорошо. Ведь я что-то вроде этого ожидал от него. Ты знаешь, в последнее время меня стало беспокоить, что я живу, едва-едва напрягая мозги. И вот недавно появилось смутное желание поднагрузить их. Не поверишь, тут же, как-то сами по себе, стали возникать некие замыслы, рифмы. И все чаще приходит мысль: а ведь и я могу кое-что написать, и надеюсь, неглупое.
— Я знаю. Ты напишешь, обязательно напишешь.
И он стал писать, но уже не от случая к случаю, как было до этого, а почти ежедневно. Это были стихи и рассказы. И половина из них о любви. Теперь, чем бы он ни занимался, за ухом у него всегда зажат простой карандашик (плотницкая привычка), а из нагрудного кармана торчит блокнот. Кроме того, Володя продолжает читать всякого рода литературоведческие книги и хрестоматии. Мало того, он их конспектирует.
Однажды Зоя поинтересовалась у него, зачем ему это?
— Чтобы изредка перечитывать то, что меня особенно заинтересовало. А что из этого выйдет, пока и сам не знаю. Но я, понимаешь, вдруг обнаружил, что мне нравится учиться и не чему-нибудь, а умению хорошо писать.
— Я рада за тебя. Но не проще ли сделать пометы и перечитывать прямо из книг.
— Нет. Ведь, конспектируя, я укладываю материал по-своему и не только в конспект, но и в память. И не исключено, что я еще не раз перетрясу его. Любые знания требуют систематизации и переосмысления.
— Ну, дерзай! — как призывает тебя к свершениям твой друг.
Как-то раз Володя попросил Зою взять для него в библиотеке «Войну и мир» и потом дней десять почти не расставался с ней. Дочитал и говорит:
— Зоенька, видно, мне нужно было дожить до возраста Христа, чтобы суметь по-настоящему оценить всю мощь таланта Толстого. Потрясающее впечатление. Эта книга побуждает и к размышлениям, и к действиям весьма активным.
— Я читала ее… И все же… чем, по-твоему, она оригинальна? — спросила Зоя.
— Видишь ли, — ответил он, — литераторов иногда называют художниками. Так вот, лишь гению по плечу показать во всем их объеме и многообразии такие сложные явления как война и мир. И, мне кажется, я почувствовал природу творчества.
— Любопытно. И как же все это происходит?
— Ну, примерно так. Вначале появляется желание создать некий сюжет. Уверяю, это не прихоть, а неотступная потребность и способ избавиться от части накопленных мыслей, образов и впечатлений. Хороший мастер в своем воображении, подобно Творцу, создает маленькую планетку, живущую по своим законам. Населяет ее людьми, зверями, птицами. Наполняет бытом, мыслями, чувствами. Он обязан заглянуть в каждый уголок этого загадочного мира и все устроить в нём по своему усмотрению. И тут многое, конечно, зависит от фантазии автора, его желания и любопытства.
— Мне это нравится, — сказала Зоя. — Однако слишком абстрактно… и ни слова о том, каких усилий стоит автору создать роман или повесть.
— Ладно. Ты права. Что стоило Творцу создать мир и что побудило его сделать это, знает только он. А вот о труде автора нелишне и поразмышлять. Создание им произведения, на мой взгляд, напоминает работу тутового шелкопряда. Да-да. И не улыбайся, это еще тот работяга! Ведь он выпускает шелковую нить длиной до тысячи метров. И прежде, чем взяться за это деликатное дело — самое важное в его жизни, он готовится к нему. И готовится серьезно. Словно примеряя новые образы, он четырежды сбрасывает свою шкурку, и после каждой линьки продолжает накапливать силу (применительно к автору — творческую). И вот, наконец, он готов. Начинается таинство. Сначала шелковичный червячок разбрасывает по древесным прутикам своеобразную сеть, где и располагается как в гамаке (автор набрасывает план). А затем, выпуская шелковую нить, начинает завивать кокон. Это и есть произведение. Ниточка событий тесными кольцами укладывается им вокруг своего тела. И так сотни и тысячи витков. Здесь прошлое встречается с будущим, а будущее пересекается с настоящим. Нить — это поиск истины. Повествование должно быть ровным, а стиль изящным. Прядильщик этой волшебной нити, растрачивая себя, уходит внутрь кокона. Пространство, в котором развивается произведение, отделено от реальности тонкой шелковой стенкой. Червячок в пятый раз сменяет кожу и выходит из шкурки уже не гусеницей, а куколкой, которая, если ей ничто не помешает, обязательно превратится в бабочку. Вот примерно такие же метаморфозы претерпевает и писатель. Он тоже непрерывно меняется.
— Я это замечаю, Володя. Так на что тебя вдохновил Толстой? — спросила она.
— Хочется поработать с материалами о второй мировой войне. Уж больно много прилипал у нашей победы! Это раздражает. Боюсь, умрут ветераны, и правда о ней быльем порастет. А наши капитулянты завезут учебники какого-нибудь иностранного прощелыги и станут пичкать наших детей правдоподобной ложью. Этого допустить нельзя.
— Володя, но о последней войне уже немало хороших книг написано. Например: «Блокада», «Война», «Живые и мертвые»…
— Ты права, милая. Эти книги замечательные. Но пока никому не удалось, как Толстому, уложить все основные события войны и жизни противоборствующих стран в рамки одного художественного произведения.
— Может, это просто невозможно? — спросила Зоя.
Володя неожиданно расхохотался.
— Зоенька, мне показалось, что ты усомнилась в моем психическом здоровье. Пока все нормально, не волнуйся. А задача эта и в самом деле наитруднейшая. И я осознаю, что сейчас она мне не по плечу. Тем более что эта война гораздо насыщенней событиями, чем поход Наполеона на Москву. Здесь совсем иной масштаб. Несколько театров военных действий, множество крупнейших операций, десятки миллионов
