— «Гавана три», ответьте «Иволге».
Сквозь электрическое потрескивание эфира пробился далекий голос:
— На приеме, на приеме «Третий».
Черемушкин забрал у связиста тангетку, сбивчиво передавал:
— Первой роты нет! Нашли только «двухсотых». С нами Первый… «трехсотый[9]», тяжелый. Срочно нужна помощь. Срочно! Как приняли меня, прием?
— Вас… очень плохо… повторите… помехи…
— Ты же говорил, что проблем со связью не будет? — прорычал Черемушкин, бросая солдату тангетку. — Что хочешь делай, но чтобы связь мне была! Ты понимаешь, от тебя сейчас зависит, будем мы жить или нет.
Сказать в свое оправдание связист не успел. Очереди затрещали справа, отрезая группе отход.
— Уходим к трехэтажке! — мгновенно оценив обстановку, скомандовал Черемушкин. — Турбин, Коновалов, забирайте раненого. Да поживее, мать вашу!..
Укрытый броней, он длинно застрочил по улице, и там, крича, засуетились, разбегаясь, боевики.
— Б…, скорее!..
Подняв комбата с земли, солдаты под руки поволокли его мимо догорающих, Уралов в проулок. От жесточайшей боли майор пришел в себя и мучительно стонал сквозь сцепленные зубы.
Последним в проулок залетел Черемушкин; прислонившись к ограде скверика, полоснул из автомата. Оглянулся назад.
— Сургучев! — крикнул, срывая голос. — Прикрой!..
Бежавший вместе со всеми ефрейтор вернулся к нему, вставляя в автомат новый рожок.
— Уходи, лейтенант.
Черемушкин отдал ему два снаряженных магазина. Он командир, он властитель их судеб, он вправе приказывать, послать любого из них на смерть. Как не было от этого тошно…
— Держись, — ободрил он Сургучева и поспешил за людьми.
Зарядив автомат, ефрейтор выглянул на красную от зарева улочку. Для себя он уже все решил: пути назад нет, по крайней мере, до тех пор, пока ребята не отойдут в безопасное место. Так оно всегда было, — приходится жертвовать одним, чтобы спасти многих.
Нет, он не был в обиде на лейтенанта, за то, что выбор пал на него. Кому-то все равно бы пришлось сделать это, и он справится не хуже других…
Пули стриганули по кустарнику, отбивая сухие отбитые ветки. Искры прогулялись по железной ограде, заставив отпрянуть. Он саданул в ответ, и, похоже, попал. На улице истошно заголосили.
— Получили… по зубам? — пробормотал он, полез в карман за сигаретой.
И закурил, затягиваясь полной грудью, удовлетворенно слушая вопли раненого.
— Шайтан… — распсиховался Карим, тщась поймать в прицел автоматчика, прикрывавшего отход федералов.
Они уже были вне его досягаемости, в мертвой зоне, и пора было сматываться, чтобы не встретиться с ними нос к носу. Встреча та ничего доброго не сулила. В ближнем бою от его винтовки проку мало, а двое против десятка — счет не в его пользу. Но, снимаясь с выгодной позиции, он должен сделать последний удачный выстрел, убрать стрелка, не дававшего Шамалу добраться до солдат прежде, чем они засядут в стенах школы.
Выстрел ударил со второго этажа, и стрекот сургуческого автомата оборвался.
— Борька! — обернувшись, воскликнул сдавленно Быков.
В проулке, озаренном языками пламени, распласталось на подтаявшем снегу недвижное пятно.
Он бросился было назад к дороге, но лейтенант схватил его за руку.
— Стой… Куда?
— Там же Борька!..
— Отставить! Назад!
Зашвырнув гранату в оконный проем, Турбин выждал, пока осядет поднятая взрывом пыль, перелез в холл, настороженно поводя стволом. Под подошвой хрустело стекло, рассыпались в прах куски штукатурки.
— Кажется, чисто, — присев за колонну, доложил он взводному.
— Давай в правое крыло и на второй этаж. Коновалов, пойдешь с ним.
В коридоре хоть глаз выколи. Запинаясь о всякий разбросанный хлам, придерживаясь за стену, они прошли до упора, уткнулись в тупик.
— Кажется, лестница, — нащупал ступени Коновалов.
На цыпочках, поднялись на площадку, выглянули в коридор.
На фоне светлеющего окна, на противоположном краю коридора, маячили два человека. Турбин, не задумываясь, выпустил очередь. В замкнутом пространстве выстрелы прозвучали особенно громко.
В них полетела граната.
Солдаты кубарем скатились по лестнице за доли секунды до взрыва.
С потолка дождем посыпалась известковая пыль. Чихая от нее, они взбежали наверх, поливая коридор свинцом.
Но там уже никого не было.
— Смотри, Юрок, — присев на корточки, Коновалов мазнул пальцами по мокрому пятну на крашеных половицах, поднялся, растирая его. — Кровь. Зацепили, значит…
Потянув на себя белеющую в темноте дверь, он прошел в класс. Турбин остался возле двери, пытаясь прочесть прибитую табличку.
— Кабинет русского языка и литературы.
Коновалов стоял возле открытого окна, вертя стреляную гильзу. Зачем-то понюхал ее и бросил на пол. Гильза закатилась за парту.
— Отсюда стреляли…
Из окна открывался обзор на расчерченную на квадраты площадку возле школьного крыльца, на проулок, на углу которого остывал убитый Сургучев. Хлопали редкие выстрелы, но штурмовать школу в лоб боевики не отваживались.
— Смотри, Толстого расстреляли, — хмыкнул непонятно чему каптер, кивнув на косо висевший, издырявленный пулями, портрет. На побеленной стене росчерк пулевых отметин.
Следуя проложенной раненым бандитом кровавой дорожке, они спустились на первый этаж, к распахнутому окну в торце коридора. На пыльном подоконнике отпечатался протектор подошвы, свернулась капелька крови.
— Упустили, — Коновалов сплюнул с досады.
В холле возился с рацией связист. Черемушкин с сигаретой в зубах стоял поблизости, наблюдая за его тщетными попытками реанимировать станцию. Две пули угодили в нее, разворотив корпус. Рация спасла солдату жизнь, но, ощущая на себе разгневанный взгляд взводного, он не спешил этому радоваться.
— Звиздец, — выматерился Черемушкин, отшвыривая окурок в угол. — Теперь-то уж точно приехали.
Увидев подошедших Коновалова с Турбиным, с плохо скрываемым раздражением, бросил:
— А вы какого… здесь шаритесь? Приказа не слышали?! Занять круговую оборону.
Глава двадцать первая
В то самое время, когда комбат в мучениях умирал в окруженной боевиками школе, когда бойцы
