богатую хату. Пили они пятый день, деньги кончились, но продолжения банкета хотелось, и кто-то из собутыльников поклялся, что наводка верная, а дело — яйца не стоит. Выеденного. Собутыльники превратились в подельников. В квартире действительно было чем поживиться. Не тратя время на поиски тайников, набили два рюкзака подвернувшимися под руку шмотками и хотели слинять, но получился облом: прямо в подъезде нарвались на милицейский патруль. Что обидно — оказавшийся там не по вызову бдительных соседей или сработавшей сигнализации, а совершенно случайно. Славик сдался без боя. Другие — нет. Поэтому, наверное, всех и «закрыли», кроме одного, в суматохе сумевшего убежать. По мнению родственников и родителей, надобности в аресте не было. Фактически причиненный ущерб невелик, а то, что из четверых двое прежде судимы за подобные шалости, — роли не играет. Тяжелое наследие тоталитарного режима, и все такое прочее. Тем не менее прокурор прислушался к доводам следствия и арест санкционировал. Почему-то во всем мире полицейские органы не любят «квартирников», не хотят вникать в их трудности, душевные терзания и детские комплексы…
— Мне он ничего не просил передать?
— Сегодня освобождается мальчик из его камеры, он занесет письмо. Что у вас за дела, о которых мне ничего нельзя знать?
Промолчав, Семен скрылся в комнате. Врать не хотелось, но и правду не скажешь.
Славка молодец, что сумел написать. Прочитав весточку от друга, Семен сможет определиться, как быть дальше. Галина Степановна и так уже косо смотрит, хотя и не намекает, что загостился. Сегодня не намекает — а завтра скажет открытым текстом, характера ей не занимать. Вот только куда податься? Не в Утюги же свои возвращаться…
Гонец пришел ровно в шесть. Долговязый лысый парень в костюме с чужого плеча был весел и нагловат. По дороге он успел изрядно нализаться, да и здесь не растерялся — как увидел бутылку «Синопской», так к ней и прилип, высосал половину, прежде чем выдать грязный помятый листок, с обеих сторон исписанный Славкиным почерком. Галина Степановна, ясное дело, посланием заинтересовалась, но Семен был тверд, в руки не дал и сам при ней читать не стал, пообещав впоследствии пересказать то, что адресовано лично ей.
За чаем посланец, безбожно матерясь, рассказывал байки из зековской жизни и возжелал заночевать, но был выставлен за дверь. Оказавшись на лестнице, скандалить не стал, смылся на удивление быстро и тихо, чему Семен удивлялся до тех пор, пока не увидел вывернутые карманы своей куртки.
— Вот оно, тюремное братство. — Ущерб составил рублей тридцать, и кидаться вдогонку Семен не стал.
Уединившись в комнате, расправил листок, свернутый трубочкой.
— Интересно, как он его из камеры вынес… Буквы были мелкие, но разборчивые — как-никак половину службы Вячеслав провел штабным писарем.
«Привет, братишка! Вот и опять судьба-злодейка нас разлучила, а так хотелось выхлебать с тобой цистерну водки и вставить…»
По прочтении у Фролова вытянулось лицо. Армейский друган, с которым они рисовали такие грандиозные планы на будущее, его откровенно кидал. Понятно, что обстоятельства форсмажорные, но ведь не до такой же степени!
«Прости, братуха! Лавэ нужны на адвоката, и отдать твою долю я не могу. Они в надежном месте, даже мать не знает где. Скоро я выйду, и мы…»
Ага, плавали, знаем. Бабка надвое сказала, отпустят ли его на суде, могут и реальный срок влепить, без всяких условностей, да и до суда еще дожить надо. Кто знает, когда он состоится? Вон, люди по два-три года сидят, а ради Славика никто суетиться не станет… Ладно, выпустят — и что дальше? Где он деньги возьмет? У адвоката обратно попросит?
Из Чечни, где их полк воевал с октября девяносто девятого, ушлый Слава вывез три «макара», прибор бесшумной стрельбы, гранаты и патроны, которые должен был реализовать в городе до приезда Семена, заложив тем самым финансовую базу их будущего предприятия…
— Как раз хватит ларек открыть, — говаривал Слава, по вечерам глядя в темное чеченское небо. — Продуктовый, для начала. Потом, конечно, развернемся по-настоящему. Одну гранату надо будет оставить.
— Зачем?
— Сам догадайся. Эх ты, деревня! Придут бандиты денег требовать, ты говоришь: «Пожалуйста», лезешь как будто в кассу, а сам — херак им в морду «лимонкой» и кричишь: «Отскочи, падлы, я Басаеву ногу рвал и вас на куски порву!» Как ты думаешь, наедет на тебя после этого кто-нибудь?
…Оружие воровали вместе и прибыль от его продажи должны были разделить поровну. Фролов, на лишний месяц оставшийся в части и приложивший немало смекалки, чтобы скрыть факт хищения, рисковал не меньше пьяного дембеля, раскатывающего по просторам отчизны с арсеналом в мешке. Мог поехать и Семен, но решили, что лучше Славке, как располагающему неизмеримо большими возможностями по части незаконных сделок. В Утюгах за пистолет Фролов мог выручить бутылку самогона и ведро прошлогодней картошки.
Из письма следовало, что продано все, кроме одного ПМ. Он покоился в тайнике неподалеку от дома. Предчувствовал Вячеслав свой арест или вульгарно пробухал за три недели всю память, но так или иначе он оставил карту. Фролов снял с полки томик боевика «Дурной стреляет без повода», который Славка начал читать еще в Чечне и очень расхваливал. «От года своего рождения отними десять…» — гласило конспиративное указание. Семен сначала отнял, потом прибавил, но ничего не получалось, карта не желала обнаруживаться до тех пор, пока он просто не потряс книгу вверх тормашками. К одной из страниц оказался подклеен кусок кальки. Нарисовано было довольно толково — сказывалось штабное прошлое нынешнего арестанта. Семен легко сориентировался — вот только что делать дальше? Пойти и застрелиться?
Вячеслав предлагал продать железку самостоятельно либо перепрятать и ждать лучших времен. Фролова охватил приступ злобы. Мало того, что кинул, так еще и подставляет самым дурацким образом: он что, совсем охренел писать такие вещи открытым текстом? Сколько рук прошло письмо, кто его читал? Этот долбаный гонец — наверняка. И хорошо, если спьяну ничего не запомнил, а если записка побывала у ментов, и ей позволили дойти до адресата только затем, чтобы его, Семена, взять с поличным?
Отдышавшись, Фролов попробовал рассуждать конструктивно. Возвращаться в деревню не хотелось, а значит, оставалось заняться продажей пистолета. Или идти грузить вагоны, да только этим можно и в Тамбовской заниматься…
Надо посоветоваться. Галина Степановна в таких делах не помощник, зато Вера может подсказать.
Настроение резко улучшилось и, собираясь на свидание, он насвистывал: «Я начал жизнь в трущобах городских…»
Казначей проснулся рано, как будто спешил на работу. Теперь спешить не надо… Закурил, пуская дым в сторону сержантской формы, висевшей на «плечиках», повешенных на ключ в дверце шкафа. Больше ее не надевать. Загнать, что ли, скупщикам на барахолке?
Раздавив окурок, он повертелся с бока на бок и незаметно уснул, но к полудню был на ногах и, наскоро перекусив яичницей с сосисками, отправился на рынок.
Толкучку, как всегда, заполнял самый разношерстный люд. Профессиональные торгаши и «синяки», пропивающие последнее. Старики, вышедшие продать ненужные вещи. Наркоманы в поисках дозы. «Лохотронщики», карманники, бомжи. Интернатовские малолетки, готовые отдаться за конфету на палочке. Покупатели, старающиеся беречь карманы и держаться подальше от сомнительного контингента. Около стеклянного павильона союза ветеранов чеченской войны стояли несколько иномарок, возле которых молодые люди соответствующей наружности лениво перетирали свои или чужие — кто их разберет, — проблемы. Возле патрульного УАЗа угощались шавермой его коллеги. Бывшие коллеги… Казначей подошел, поздоровался. Ответили, глядя с плохо скрываемым любопытством: все уже были наслышаны о вчерашнем, история успела обрасти массой домыслов. Потрепались ни о чем, поржали над свежим анекдотом. Обошлось без вопросов и подколок в адрес Артема. Все были, казалось, доброжелательны, но трещина в отношениях уже обозначилась. Когда допили баночное пиво, говорить стало не о чем. Распрощавшись, Казначей по центральному проходу дошел до последних рядов и оказался возле «своих» ларьков. Хозяин, суетливый парнишка неполных двадцати лет, поспешил подойти.
— Привет!
