биологическую ошибку. Агнес «знала», что является женщиной, и вела себя по-женски (а
также требовала, чтобы с ней обращались как с женщиной). «Я всегда была девочкой», —
объявила она своим интервьюерам и охарактеризовала свою раннюю детскую социализацию
как бесконечную травму, вызванную необходимостью участвовать в мероприятиях для
мальчиков, таких, как спортивные состязания. Так как гениталии не были «существенными
признаками ее женственности», Агнес вместо этого демонстрировала весьма заметную грудь
и постоянное самоощущение женщины. «Свои женские чувства, поведение, выбор
компаньонов и т.п. она никогда не изображала как вопросы решения или выбора, но
рассматривала как нечто
когда Гарфинкель говорит об Агнес, он, как и я, использует женское местоимение, хотя био-
логически Агнес обладала мужскими гениталиями24,)
Таким образом, чтобы понять, как мы «делаем» тендер, нужно сделать видимыми
перформативные элементы идентичности и иметь соответствующую аудиторию. Все это
также открывает невообразимые возможности для социального изменения, и Сьюзен Кесслер
указывает в своем исследовании «межполовых людей* (гермафродитов) на следующее:
«Если подлинность тендера состоит не в поддающейся обнаружению природе, а в чьем-либо
провозглашении, тогда людям доступна власть делать и другие провозглашения. Если врачи
признали, что за их манипуляциями с тендером стоит понимание того, что люди строят тендер
так же, как социальные системы, концептуально выстроенные на основе тендера, тогда
возможности для реальных социальных преобразований становятся неограниченными»25.
Такой утопизм в понимании тендера действительно поднимает важную социологическую
проблему. Говоря, что мы «делаем» тендер, мы утверждаем, что тендер — это нечто большее,
нежели то, что нам просто «дано». Мы создаем и обновляем наши собственные гендерно
сформированные идентичности в контекстах наших взаимодействий с другими и в рамках
институтов, на фоне которых проходит наша жизнь.
Социология сексуального насилия
В предыдущих главах мы иллюстрировали теоретические подходы, показывая, как каждый из
них трактует одно опре-
174
деление тендерное явление: сексуальное насилие. Мы узнали, например, что некоторые
эволюционные биологи объясняют насилие как эволюционную репродуктивную стратегию
для «проигравших», неспособных передать свою генетическую наследственность через
старомодное соблазнение. (Обратите внимание: именно эволюционные биологи, а не
представители ведущих течений феминизма, настаивают на том, что секс и насилие — это
одно и то же!) Мы узнали также, что антропологи подрывают такие биологические
аргументы, полагая, что сексуальное насилие носит различный характер в разных культурах и
причиной различия между обществами, склонными к такому насилию, и обществами, где оно
не распространено, является статус женщин. Там, где женщин ценят и чтят, уровень изнаси-
лований исключительно низок. Там, где к женщинам относятся наихудшим образом, уровень
изнасилований высок.
Психологи позволяют нам понять разницу между насильниками и ненасильниками, раскрывая
психодинамические процессы, которые ведут индивидуального мужчину к такому
отклоняющемуся поведению. Травма детства, не нашедший выхода гнев на свою мать,
ощущение неадекватной тендерной идентичности — что бы это ни было, в представлении
психологов насильники являются отклонением от нормы. «Изнасилование — всегда признак
некой психологической дисфункции, или временной и преходящей, или хронической и
повторяющейся». В популярном представлении насильники — «больные люди»26.
Социология принимает эти точки зрения, но предлагает взглянуть на проблему с другой
стороны. Сексуальное насилие особенно показательно, потому что совершается почти
